Эпистемологические импликации постмодерной кондиции - новые стратегические ориентиры образования

 

Фурс Владимир Николаевич, доцент кафедры истории философии и культуры факультета философии и социальных наук БГУ, кандидат философских наук

 

Поскольку под постмодернизмом понимаются самые разные вещи, представляется уместным терминологическое и концептуальное различение постмодернизма как сознательно проводимой стратегии (прежде всего - в эстетической сфере) и постмодерна (или постмодерной кондиции) как нового состояния культуры, в котором в последней трети века оказывается субъект культурного производства. Применительно к области интеллектуальной деятельности, постмодерн - это новая "фактичность разума", предпосылочная по отношению к любой, сознательно избираемой исследовательской позиции (в частности, можно быть постмодерным мыслителем, будучи решительным противником постмодернизма). Если постмодернизм соотносится с модернизмом как с эстетическим феноменом, то постмодерн - с "проектом модерна", восходящим к идеологии европейского Просвещения XVIII века. Предлагаемый образ постмодерного состояния построен на ряде констатаций, взятых из работ современных философов-диагностов эпохи.

Ясно, что постмодерн может быть ближайшим образом определен как самопреодоление проекта модерна и, соответственно, проблематизация его основных устоев - концепции суверенного критического сознания и идеологии преобразования. Соответственно, две первые характеристики постмодерного состояния - это "смерть человека" ("кризис субъекта", "смерть автора" и т.п.) и "конец Истории".

Первая означает, что человеческая личность, понятая как автономный и самотранспарентный субъект, перестает быть основополагающим культурным фактом; соответственно, констатируется и кризис модерной традиции гуманизма, утверждавшей самоценность и высшее достоинство человека как личности. Имеется в виду, что индивид как личность не может долее пониматься в качестве конечной инстанции действия и мышления; скорее, он оказывается эпифеноменом автономно функционирующих систем, определяющих его жизнедеятельность, но непрозрачных и неподконтрольных его сознанию. По Джеймисону, новая организация пространственного опыта человека может быть обозначена как гиперпространство: если обычное пространство является соразмерным индивидуальному восприятию и действию, то в гиперпространстве вообще отсутствует человеческая размерность. Постмодерное гиперпространство превосходит способности индивидуального человеческого тела локализовать себя, перцептивно организовать свое ближайшее окружение и обозначить свое положение во внешнем мире.

Под "концом Истории" подразумевается кризис исторической телеологии и идеологии преобразования - веры в то, что история движется по направлению к высшей цели, которую можно познать и достижение которой надлежит приблизить совместным действием, преобразующим наличное положение дел. По Лиотару, модерн характеризуется господством "метанарративов" ("больших повествований") - систем представлений, утверждающих нормативный образ будущего и тем самым легитимирующих определенные социальные практики, идеи и ценности. Утрата доверия к метанарративам связана с осознанием теневой стороны прогресса и пагубности попыток "делать историю". Место мобилизующих метанарративов занимают, по Лиотару, малые нарративы, законные в рамках локальных коммуникативных сообществ (каждое из которых обладает своей собственной проективностью), и не претендующих на тотализацию.

В более глубоком течении постмодерн предстает как радикальный и последовательный антифундаментализм (основанный на выявлении и критике метафизических допущений, скрытых в антиметафизическом пафосе модерна), ставящий под вопрос основополагающие для западной интеллектуальной традиции оппозиции видимости и подлинной действительности, субъективного мнения и объективно-достоверного знания. Соответственно, вторая пара характеристик постмодерного состояния - "исчезновение реальности" и "кризис интеллектуализма".

Электронные масс-медиа и информационные технологии ставят под вопрос традиционное разделение воображаемого и действительного: образ действительности лишь в ничтожно малой степени основывается на собственном опыте индивида и в столь же малой степени может быть установлена его достоверность. По Бодрийару, определяющую роль в человеческом сознании начинают играть симулятивные модели реальности: знаковые модели на самом деле рождают реальность, которую они якобы просто отображают. Фактически происходящие события оказываются лишь поводом для своей экранной репродукции, которая и определяет, что произошло "на самом деле"; образное бытие становится первичным по отношению к бытию. Реальное становится операциональным - оно производится в любом виде и объеме; гиперреальность симуляции приводит видимое и реальное к взаимному слиянию. Тогда тезис об исчезновении реальности, лишая симуляцию ее скрытой власти, эмансипирует сознание.

Кризис интеллектуализма - оборотная сторона исчезновения реальности: в западной культурной традиции познавательные привилегии интеллектуалов обосновывались онтологическим различением видимости и действительности. Профаны (или публика), оставаясь в сфере видимости, могут обладать лишь субъективными и случайными мнениями, и лишь интеллектуалы, посредством методически организованного мышления, прорываются к подлинной действительности и обладают достоверным знанием. Но если различие видимости и реальности нивелируется, то на чем может основываться право интеллектуалов знать и учить других? Оказывается, что интеллектуал по-своему более глуп, чем невежда - он верит, что благодаря своим идеализациям, он узнает, как оно есть на самом деле, верит в ритуальную действенность своих мыслительных схем. Он больший маккиавеллист, чем традиционный политик, т.к. будучи носителем символической власти, он порабощает публику, навязывая ей симулятивный образ действительности.

Представляется, что в эпистемологическом плане постмодерн в первом приближении может быть определен как завершение "проекта Истины". Говоря более конкретно, можно выделить следующие эпистемологические импликации постмодерного состояния, возможно, имеющие регулятивное значение для образования:

а) "плюрализм" - отсутствие единой великой Истины и абсолютной системы отсчета у познающего, которая позволяла бы отобразить эту Истину во всеобъемлющей системе знания; множественность малых (частичных и конечных) истин, соотнесенных с локальными коммуникативными сообществами и не претендующих на тотализацию; контекстуализация познающего. Важно подчеркнуть, что плюрализм не означает, что все истины равноценны - они равноправны лишь в равной для них невозможности тотализации; оценка и селекция истин осуществляется (квази-) рынком идей.

Для образования все это означает, прежде всего, требование адоктринальности и антидогматизма;

б) "прагматизм" - модификация коммуникативной структуры знания, обусловленная кризисом модели знания-за-другого-и-для-другого. В соответствии с прагматическим критерием значения Пирса, для того, чтобы определить познавательное значение той или иной идеи, надлежит выяснить, какие реальные последствия в моем опыте повлечет ее принятие или отрицание; если никаких, то данная идея вообще не является знанием. Это значит, что определять, что есть для него знание, должен, в конечном счете, сам его потребитель, а не интеллектуал - профессиональный производитель и транслятор знания. "Знание", которым может располагать интеллектуал, - это, скорее, материал для образования собственно знания; поэтому основная задача преподавателя заключается не в передаче знания, а в развитии учебной мотивации и познавательной компетенции учащихся. По-видимому, следует иначе определять, что значит быть знающим (интеллектуалом, преподавателем). Обычное представление - "я обладаю знанием и потому учу"; возможное новое представление - знающим преподаватель оказывается задним числом, если он смог реально чему-то научить;

в) "инструментализм" (модификация образа знания): переход от знания-о (-чем-то) к знанию-для (-чего-то). Нет никакого готового и завершенного мира (предметной области), который затем отображался бы знанием. Мир представляет собой "хаосмос", который многообразно до-определяется до "космоса" посредством наших интерпретаций. Любое знание как образ того, что есть "на самом деле", - это локальный фантазм наряду с множеством равноправных ему других дискурсов; "на самом деле - никак"; фантазмы оправданы операционально, а не тем, что они "соответствуют действительности".

Знание - это инструмент ("технос" в понимании Мамардашвили); отсюда очередной регулятив для образования: "учить знанию" нельзя, но можно и нужно "учить знанием". В методическом плане данный регулятив можно реализовать, представляя конкурирующие концепции как веер возможных подходов к интерпретации той или иной проблемной области; понимание учащимся их частичной оправданности (взаимодополнительности?) позволяет прояснить никогда полностью не тематизируемое проблемное поле и развивает установку на поиск новых возможных формулировок вопросов и ответов на них;

г) бриколаж: познание, перестав быть отображением действительности, становится разновидностью изобретательской деятельности; при этом, поскольку целостная картина мира невозможна, познающий (изобретатель) подобен леви-строссовскому бриколёру (в отличие от инженера, который опирается на систематические знания и проверенные методы, бриколёр-кустарь использует подручные средства, произвольно комбинируя их для достижения своих целей, применяя их "не по назначению").

Соответственно, регулятив образования - представляя наличные знания как образцы решения проблем, развивать у учащихся креативность (готовность и способность "мыслить иначе"), стратегическое мышление (способность увидеть проблему, для выражения которой еще нет концептуальных средств) и смекалку (умение использовать имеющееся знание из разных областей как кубики конструктора).

Понятно, что постмодерная кондиция представляет собой переходное состояние (на это указывает уже негативность его основных характеристик) и не может быть определена с достаточной строгостью и полнотой. Пожалуй, главный вопрос, остающийся без ответа, - это новая этика познания. Поэтому предлагаемые соображения, меньше всего претендующие на нормативность, разумно было бы рассматривать как провокацию.