Переводы Центра проблем развития образования
Белорусского государственного университета
www.charko.narod.ru
Андрей Корбут
КЕННЕТ ДЖЕРДЖЕН: ЛОГИКА ВООБРАЖАЕМОГО
ВВЕДЕНИЕ
Любая попытка представить социальный конструкционизм /
прим. 1/ (представить в двух смыслах: 1) вообразить, представить в уме, и
2) представить кому-то, рассказать) сталкивается с рядом трудностей, связанных
в первую очередь с тем, что конструкционизм не формулирует строгих правил для
своего восприятия, т. е. читатель волен любым доступным или удобным образом
осмыслять и понимать его. Однако такая свобода действий производит необычный эффект:
выбирая ту или иную схему прочтения, мы вдруг неожиданно начинаем относиться не
к самому социальному конструкционизму, а к себе, т. е. вопросы, которые мы
первоначально обращали к нему, меняют адресата и возвращаются к нам. Исходный
интерес к чужому, иной реальности перетекает в способ самовопрошания и саморефлексии,
но такой саморефлексии, которая невозможна без этого чужого. Можно сказать, что
не мы понимаем другое, а оно понимает нас /2/, и тем самым опыт представления
теории социального конструкционизма невозможен без опыта самопрочтения. Это
самопрочтение позволяет нам осознать, во-первых, что любое наше действие
обусловлено некоторой традицией, во-вторых, что эта традиция локальна, и в-третьих, что она не замкнута. Иными словами, если
первичный образ, с которого начинается понимание – образ атомизированного
социального пространства, состоящего из отдельных индивидов или групп,
вступающих в коммуникацию исходя из собственных представлений о правильном, истинном, реальном и ценном, понять социальный
конструкционизм невозможно. Но если понимание означает установление таких
отношений, которые выявляют уже существующие и порождают новые отношения, тогда
социальный конструкционизм можно и нужно понимать,
поскольку именно в этом состоит одна из его главных целей – катализация
диалогических пространств за рамками существующих границ.
Итак,
в центре нашего внимания в данной работе будут отношения, выявляющие и
порождающие другие отношения. Три ключевых измерения – выявление ( реконструкция или ритика ), установление ( конституирование
или оптика ) и порождение ( генерирование или поэтика
) – будут основным предметом исследования. Именно их мы попытаемся локализовать
в социальном конструкционизме. Однако необходимо
оговориться, что указанные аспекты – не «реальные» составляющие
конструкционистского подхода самого по себе. Мы выделяем их потому, что в нашей
нынешней ситуации (по преимуществу ситуации университетской и образовательной)
разработка данных трех направлений открывает пути изменения понимания этой
ситуации и ее определения.
Приняв
за отправную точку формулу У.И. Томаса, звучащую как «если люди определяют
ситуации как реальные, они реальны по своим последствиям» [11, 572], мы можем
подчеркнуть два момента в своих построениях. Первый связан с тем, что изменение
ситуации начинается с ее переопределения. Социальный конструкционизм – повод
или предлог, но также и подходящий инструмент для такого переопределения.
Второй момент вытекает из того факта, что мы можем перевернуть формулу Томаса и
сказать, что отказываясь от признания ситуации
реальной и признавая иное ее качество, мы тем самым лишаем ее реальных
последствий, хотя не лишаем их совсем. Последствия ситуации определяются
качеством, которое мы ей приписываем.
В
данном случае мы определяем ситуацию нашего понимания социального
конструкционизма как ведущую к эффектам воображения. Конструкционизм для нас –
не новая концепция окружающего мира, в том числе устройства человека. Это иной
способ мышления о мире и человеке, основания которого мы и попытаемся выявить.
Но поскольку идея оснований прочно связана в наших культурах с идеей
реальности, мы будем искать «странные» основания, не «главные» или
«центральные», скорее, побочные, обнаруживая некие «маргиналии» на полях
социального конструкционизма, позволяющие нам переходить от реального
определения ситуации к воображаемому. Можно сказать,
что «маргиналии» имеют меньший коэффициент реальности и больший коэффициент
воображения, чем комментируемое ими содержание. Кроме того, располагаясь за
границами «текста», но на той же «странице», они дают возможность дистанцироваться
от связного и последовательного изложения ряда идей, обнаруживая в них разрывы,
недоговоренности, умолчания и нераскрытые возможности, формы потенциального
будущего, присутствующие в тексте и, не взирая на свою фрагментарность,
функционирующие согласно определенной логике – логике воображаемого. Эта логика
как раз и прослеживается в предлагаемом тексте.
Последнее замечание: направляющий мотив нашего анализа –
образовательный. Все те моменты, которые будут попадать в поле внимания,
заметны только из образовательной установки. Они осмысляются не столько как
актуальные формы знания, сколько как потенциальные формы специфического
действия. В этом отношении конструкционистские разработки будут интересовать
нас с практической стороны, главным образом в том отношении, в каком они могут
привести к появлению новых форм образовательной практики.
КОНСТРУКЦИОНИСТСКАЯ
КРИТИКА
Первое
измерение социального конструкционизма – критическое.
Оно может быть увидено даже как генетически первое, поскольку форма критики
является тем важным орудием, при помощи которого недостаточно четкая и
первичная интерпретация способна защитить себя и завоевать некоторое
концептуальное пространство. Однако в случае конструкционизма мы наблюдаем нечто большее, чем критику традиционных взглядов и
подходов, которая часто обнаруживается в научных текстах. Конструкционизм
переопределяет сам концепт критики. Посмотрим, как это происходит.
Кеннет Джерджен начинает с утверждения о том, что внутри
самих практик производства смысла, внутри различных традиций и сообществ, нет
инструментов для саморефлексии, поскольку она требует выявления законченности и
относительности своей позиции, ее локальности и заданности определенным
социальным контекстом, тогда как производство смысла нуждается в поддержании
представления о реальности как онтологической величине, как единой и общей для
всех действительности, которую можно по-разному интерпретировать, но она
тем не менее от этого не меняется, точнее, меняется по собственным законам.
Подавляющее большинство психологических практик исходит из понимания смысла как
эффекта соотношения слова и вещи, на которую указывает слово. Такое понимание
исключает возможность выявления собственных оснований и допущений, потому что
вывести эти допущения из реальности проблематично. Как только мы пытаемся
показать, что наши исходные предположения о мире, других людях и самих себе
истинны, доказуемы и вытекают из реальности, обнаруживается множество других
кандидатов на тот же статус, которые тоже говорят о своей валидности и
обоснованности согласно тем же критериям. Эти альтернативные определения
реальности могут даже ставить под вопрос наши собственные посылки и опровергать
их как несоответствующие действительности. Фактически попытка выбора среди
множества конкурирующих претензий на знание проваливается, какие бы критерии
обоснованности мы не использовали, так как поиск оснований заводит в тупик
ценностных предпочтений, которые в рамках онтологического понимания знания
означают конец познания и власть субъективности, случайности и
неопределенности.
Отсутствие
инструментов саморефлексии внутри тех или иных устоявшихся подходов не
позволяет им вступать в нормальные диалогические отношения с другими
традициями. Точнее говоря, эти отношения всегда есть, без них существование в поле
знания невозможно, но они не используются в полной мере, их потенциал остается
незадействованным, а это значит, что область каталитических взаимообменов между
разными практиками производства смысла сужается до минимума, что приводит к
постоянным столкновениям между ними и к взаимному уничтожению. Значит, критика
не может быть чисто внутренней, ведущейся изнутри конкретной традиции,
как не может она быть и чисто внешней, т. е. осуществляющейся из чуждой
традиции. Критика извне – это попытка применить свои принципы к сфере,
функционирующей по другим правилам, что неизбежно вызывает как сопротивлении с критикуемой стороны, так и насилие с
критикующей стороны. В итоге критика оказывается малопродуктивной и зачастую
даже разрушительной.
Отсюда
следует сделать вывод о необходимости нахождения иного рода критических
инструментов, которые позволят превратить критику, во-первых, в форму
продуктивного диалога, в котором потенциал двух или более практик производства
значения будет реализован наиболее полно и при этом породит новые практики; и во-вторых, в орудие саморефлексии, критики своих оснований
и предпосылок, которые обусловливают присущие мне способы восприятия, мышления
и действия. В качестве такого инструмента выступает конструкционистская
критика, которая становится не только специфически конструкционистским
достижением, но начинает играть более широкую роль, т. е. может быть
использована как модель в самых разных областях знания и деятельности, в
частности, в образовании. Конструкционизм, не формулируя в явном виде свое
понимание критики, тем не менее активно практикует ее,
поэтому можно попытаться эксплицировать ее основные особенности и
сформулировать направляющие принципы.
В
первую очередь, необходимо отметить, что конструкционизм, по мнению Джерджена,
не поддается критике, как ее обычно понимают. Любая критика исходит из ряда
ценностных и идеологических предпочтений, которые сформировались в рамках
конкретных отношений. Поэтому попытка критиковать конструкционизм – это попытка
реализации этих предпочтений и навязывания их конструкционизму. Однако сам он
строится именно на выявлении этих выборов и демонстрации той относительной
истории, которая привела к их осуществлению. Следовательно, конструкционизм
лишает оснований любую критику, которая применяет собственные критерии к иной
области значений.
С
другой стороны, конструкционизм является, с точки зрения Джерджена, той
призмой, сквозь которую мы можем рассмотреть любой подход. Несмотря на то, что
за ним тоже стоят определенные социокультурные ценности и ожидания,
конструкционизм, выявляя относительную обусловленность конкретных форм знания,
выходит за рамки собственных предпочтений и устанавливает такие формы
взаимодействия, которые позволяют создавать новые отношения, а не продолжать
старые. Он тем самым расширяет поле коммунального конструирования значения,
рассматривая в качестве мест его производства не только локальные
интерпретативные сообщества, но и отношения между ними. Критика становится
способом выявления форм отношений внутри конкретной группы, вырабатывающей
знание, и между такого рода группами. Иными словами, конструкционистская
критика направлена на локализацию тех или иных форм относительности и их
размещение в более широком пространстве отношений. Она разрушительна только в
том смысле, что стирает границу между замкнутыми анклавами значений.
Однако
рассмотрение относительного производства значений невозможно без идеи историчности.
Конструкционистская критика – это всегда критика историческая, и не только
потому, что она указывает на историю данной интерпретации или подхода, но и
потому, что показывает трансформации, которые претерпевает с течением времени
тот или иной способ конструирования реальности, его появление, рождение.
Социальное исторично, а значит социальная критика
отсылает к этой истории и показывает, в какой исторической ситуации возникла
данная практика и в каком историческом контексте она была легитимирована. При
этом история не соотносится с общими законами развития и с его телеологическим
пониманием. Она локальна, в том числе в силу того, что предполагает множество
историй, исторических линий, пересечение которых не дает нам общей картины
«подлинной» или абсолютной истории, а позволяет ставить вопросы о том,
например, какие социальные эффекты вызывает тот или
иной способ конструирования реальности или как конструируются субъекты знания в
той или иной практике. Но это требует использования не только внешних, но и
внутренних для данной практики критериев, внутренних в том смысле, что мы,
предпринимая критику определенной традиции, рассматриваем, как она
функционирует и поддерживается теми взаимодействиями, которые осуществляются ее
носителями. Есть широкая история отношений некоторой традиции с другими
традициями, которая эксплицируется критикой, и есть узкая история отношений внутри
традиции, через которую преломляется история внешняя.
Наконец,
мы можем обозначить еще один аспект конструкционистской критики, который, быть
может, является ее ядром и основной целью – самотрансформацию. Критика в
рамках конструкционистского подхода не направлена на «разоблачение» других
практик. Главный предмет ее интереса – трансформация себя. Конструкционистский
критик не может обойтись без внешней позиции, которая, однако, не становится
позицией «абсолютного наблюдателя», некоего трансцендентального субъекта,
объективно и систематически раскрывающего собственные основания. Любая попытка
взглянуть на себя со стороны – это выход в некую традицию производства смысла,
отягощенную собственной историей и требующую принятия серии правил и общего
«взгляда» на реальность. Но самотрансформацию, которая
является не только ценностью (осознание чего усиливает ее каталитический
потенциал), но и концептуальным конструктом, также нельзя осуществить, как было
указано, и при помощи лишь собственных инструментов. Это вынуждает развивать
такие формы трансценденции, которые позволили бы выйти за рамки своей истории,
в то же время оставшись в ней, не заменив ее историей
другой существующей практики. Такая возможность открывается, к примеру, если мы
целенаправленно практикуем рассмотрение своего подхода с позиций других
подходов, анализируя свои тексты как реализующие те или иные литературные
стратегии или преследующие политические цели. Однако этот ход невозможен без
контекстуализации внешней позиции, иначе мы, заняв ее, примем ряд допущений и
очевидностей, которые вновь заставят нас реализовывать традиционные формы
деструктивной критики. Определив базовые предпосылки иной стратегии, мы можем
практиковать ее «дистантно», всегда «держа расстояние» между ней и нами,
понимая как ее, так и свою относительность и локальную
определенность. Ставя рядом на одну ступень свой и множество других голосов,
критик способен не «солидаризироваться» с одним из них ценой других, а
формировать новый подход, который отчасти будет продолжать некоторую традицию
отношений, а отчасти начинать новую историю и осуществлять производство иного
смысла. Для конструкционистской критики представления о целостности и
непрерывности исторического движения и о его дискретности, «разрывности»,
способности вызывать непредсказуемые смещения, не являются альтернативными или
взаимоисключающими. Это две стороны одной критической практики.
Итак, мы попытались обозначить основные черты критической
конструкционистской установки. Она не универсальна и не является базовым
принципом конструкционизма. Кеннет Джерджен сам неоднократно напоминает о том,
что критика – «это не все» в конструкционизме, это лишь один из моментов, один
из шагов к более относительному и диалогическому
пониманию процессов конструирования реальности и знания. Однако это важный шаг,
без которого невозможно формирование конструкционистской установки. Критика
показывает, что даже формы разрыва отношений, замкнутые анклавы значений имеют относительную укорененность. Любые границы, которые мы
проводим между собой и другими, между истиной и ложью, между
важным и несущественным, имеют смысл только в отношениях, которые легитимируют
их и делают объективными и самоочевидными. Но сказать о том, что они
определяются отношениями, не означает заменить одну мифическую реальность,
имеющуюся «на самом деле», другой (не менее мифической). Указание на
относительное производство любого знания нужно не для создания новой концепции,
а для обозначения тех путей, которыми мы можем развивать это знание. Если любые
формы смысла, любые границы и дифференциации рождаются и поддерживаются в
отношениях, то именно посредством отношений мы можем изменить их, выйти за
рамки своих неявных допущений и установить более богатые, сложные и обещающие
отношения с самим собой и с другими. Критика, даже конструкционистская, не
может не исходить из определенного идеала, цели, к достижению которой она
направлена. Мы можем утверждать, что в случае конструкционизма такой целью
является самотрансформация. Надо отметить, что идея самотрансформации обладает
огромным образовательным потенциалом, разработка которого может позволить
создать такие формы образовательных практик, которые будут строиться вокруг
работы с отношениями и уже исходя из этого привлекать
знания, способы действия, формы мышления и опыт. Потенциал критического
дискурса неисчерпаем.
КОНСТРУКЦИОНИСТСКАЯ
ОПТИКА
Социальный
конструкционизм, как мы уже отмечали, не делает основной акцент на критике,
несмотря на то, что критический язык составляет существенный элемент его
дискурсивного «инструментария». Ядро конструкционистского
подхода составляет психологическая концепция отношений, которая описывается во
многих произведениях К. Джерджена /3/. Она позволяет, с одной стороны, понимать
устоявшиеся понятия, возникшие в так называемой индивидуалистической традиции,
как отражающие не психический мир, но мир микросоциальный, а с другой –
создавать новые понятия, обозначающие различные аспекты микросоциальных
процессов, в которые вовлечены индивиды и благодаря которым мы можем
использовать психологический словарь в научной и повседневной жизни. Но
при всем этом, хотя, как может показаться, на место ментальной онтологии
конструкционизм помещает онтологию отношений, мы можем говорить, что
реляционная концепция не является способом описания реальности, но представляет
собой форму концептуализации наших описаний ее. Джерджен говорит о том, что
многие критики конструкционизма, обвиняя его в очернении
идентичности и Я, путают онтологию и метатеорию. То, что
принимается ими за онтологию, в частности утверждение примата отношений над
индивидуально-личностным способом существования, на самом деле – метатеория,
согласно которой отношения предшествуют идентичности и определяют ее в каждый
момент времени. Метатеоретический статус этого положения говорит о том, что его
нельзя отбрасывать или отстаивать на том основании, что оно не соответствует
фактам или данным. Необходимо рассматривать, как эта идея употребляется, в
каких социальных контекстах, к каким формам отношений она ведет
и какие эффекты она производит.
Метатеоретический
статус реляционной теории также означает, что мы начинаем рассматривать
феномены или данные как продукты того или иного концептуального полагания. Если мы остаемся в рамках индивидуалистической традиции с ее
менталистским и психологизированным дискурсом, то уже априори «видим» Я,
идентичность, группы, взаимодействия межу субъектами и сообществами,
определенные психические качества и механизмы, присущие субъектам и др. Если же
мы принимаем метатеоретическую установку конструкционизма, то вместо
индивидуальной и групповой идентичности начинаем «видеть» отношения и
относительные процессы. При этом словарь психического внутреннего мира
становится именно словарем, т. е. конструкционист рассматривает его как словарь
и никак более, но собственный словарь он тоже воспринимает подобным образом,
понимая, что тот столь же относителен и столь же метатеоретически оправдан.
Итак, реляционный подход, который реализуется не только на
уровне описания индивидов, но и на уровне описания социальных общностей и даже
текстов, предполагает своеобразную оптику, располагающуюся, если помещать ее в
принятую систему индивидуалистических координат, между индивидуальностью и
коллективностью, дихотомия которых (часто принимающая вид противопоставления
социального и личного) выступает эффектом реализации традиционных
психологических предположений. Джерджен говорит, что мы можем изначально анализировать
отношения как первичную реальность, а не как реальность, производную от
социальных атомов, которыми являются индивиды или группы /4/. Наоборот, как те,
так и другие представляют собой формы, возникающие уже внутри некоторого
относительного пространства и детерминированные историей дискурсивных отношений
в определенном сообществе. В иных сообществах могут вообще не проводить границу
между этими двумя инстанциями и рассматривать свое персональное Я как Я
групповое и социальное. Конструкционизм фактически снимает
вопрос об отношениях между социальным и индивидуальным, показывая, что мы можем
не только понять любой психический процесс как процесс социальный, но и что
социальный процесс – продукт текущих отношений, которые несводимы к групповым
феноменам. Иными словами, под «социальностью» в конструкционизме
подразумеваются «отношения», а нормы и правила социального взаимодействия или
способы их выработки индивидами в актуальной коммуникации. Несовпадение
реляционной концепции и привычных менталистских и социологических дискурсов
видно на примере самого выражения «вступать в отношения». Говоря о том, что
индивиды вступают в отношения, мы утверждаем двоякий смысл. Во-первых, в
обыденном языке данное выражение используется в случае, когда два отдельных субъекта
начинают взаимодействовать друг с другом. Во-вторых, мы можем обратить внимание
на прямое значение слова «вступать», которое означает входить куда-то,
включаться во что-то. Поэтому высказывание о том, что кто-то вступает в
отношения с кем-то, предполагает, что обе стороны одновременно начинают новую
форму коммуникации, не существовавшую до сих пор, и при этом длят
установившиеся в прошлом отношения. Эта двусторонность, которую мы отмечали в
предыдущем разделе (одновременность дискретного и континуального описаний),
позволяет конструкционизму использовать имеющиеся формы психологического
исследования, но переопределив их функцию под локальные задачи, которые связаны
с метатеоретическими, а не онтологическими проблемами, что предполагает
в том числе отказ рассматривать окружающее общество как некий второстепенный
феномен, мешающий выявлять объективные закономерности психологических
процессов. Социальные интересы, интересы разных сообществ, если понимать их
метатеоретически, а не как реальность, доступную изучению (что делала и делает
по большей части современная социальная психология), оказывают самое
непосредственное влияние на наши концептуальные и практические конструкции.
Конструкционизм не выявляет «социальные феномены», но принимает их в качестве
вызова для метатеоретических разработок, не онтологизируя и
не овеществляя их в виде определенных концептов, таких, например, как аттитюды,
сплоченность, подчинение и т. д.
Реляционная
метатеория, применяемая для анализа как повседневных, так и научных дискурсов,
обладает еще одним интересным свойством, которое практически не эксплицируется
в соответствующих текстах. Речь идет об идее чувствительности. Часто в
своих произведениях Джерджен говорит о формировании некой особой
«конструкционистской чувствительности», или «относительной чувствительности»,
или «культурной чувствительности», и хотя содержание этой чувствительности
достаточно четко прописано, то, что говорится именно о чувствительности, а не о
мышлении, например, заставляет обратить на этот факт особое внимание. Дальше мы
попытаемся более детально рассмотреть, в каком смысле в конструкционизме
ведется речь о чувствительности, отсылая за содержательным ее наполнением к
работам К. Джерджена.
На
наш взгляд, чувствительность в конструкционизме – это такой способ отношений,
который сложно рационализировать в виде структурированных высказываний, но
который является основой наших практик. В этом же смысле Пьер Бурдье рассуждает
о «практическом чувстве»: «Практическое чувство ориентирует „выбор“, который,
хотя и не является намеренным, не становится от этого менее систематическим и
который, хотя и не управляется и не подчиняется организующему воздействию со
стороны цели, не перестает быть носителем определенного рода ретроспективной
целесообразности» [1, 128]. Чувствительность в этом понимании обладает тремя
характеристиками, которые будут описаны ниже. Сейчас же надо отметить, что
чувствительность возникает в результате применения определенных теоретических
правил, это продукт концептуального конструирования, который, тем не менее, не
поддается концептуализации. « Чувство игры – это одновременно и
реализация теории игры, и ее отрицание как теории» [1, 157]. Не имея теории реальности мы сможем ее почувствовать и тем
самым не сможем действовать в ней, более того, она может стать вообще
несуществующей для нас. Но в случае наличия этой теории она разделяется на два
слоя, один из которых становится способностью «схватывать» /5/, а другой –
способностью «проблематизировать». Чувствительность можно идентифицировать
как способность схватывать реальность, конституировать ее. Это первичный акт
конструирования реальности, без которого она не появилась бы, поэтому он
реализует основополагающие принципы конкретной концепции реальности. Так как
чувствительность позволяет «увидеть» свои концептуальные конструкции, она может
вызывать к жизни самые разные реальности, многообразие которых отражает
многообразие описаний мира. Однако, если мы посмотрим,
как используется термин «чувствительность» в конструкционизме, то увидим, что
помимо непосредственного содержания он предполагает еще и некое представление о
чувствительности вообще, которое и будет нас дальше интересовать, поскольку
именно идея чувствительности может быть плодотворно использована в различных
образовательных практиках.
Первая
составляющая чувствительности – способность дифференциации. Мы можем
отделить один феномен от другого или одну интерпретацию от другой и четко
различить их, в том числе на уровне восприятия. Из этого видно, что
дифференциация немыслима без представления о множественности. Мы
отделяем одну реальность от другой только тогда, когда понимаем, что их может
быть несколько и что их можно развести на основе некоторого критерия, например,
в силу разности определений идентичности. Если бы мы формулировали правила
дифференцирования реальностей исходя только из их собственных предпосылок,
тогда множественность практик вообще бы не отмечалась, потому что внутренние
критерии практик ориентированы не столько на их отграничение от остальных
областей, сколько на поддержание внутренней последовательности и целостности, а
это чаще всего означает необходимость универсализации собственных оснований.
Иными словами, речь не может идти о чувствительности там, где мы придерживаемся
только одной точки зрения и не замечаем другие. Чувствительность плюралистична
и плюрализирующа.
Второй
элемент конструкционистской концепции чувствительности – выделение областей актуального и возможного. Любая
практика в процессе своего функционирования порождает два типа эффектов. Первые
связаны с ее актуальным действием и влияют на «рабочие» смыслы и принципы,
жизненно необходимые для ее продолжения. Носители практики воспринимают эти
смыслы в качестве чего-то «реального», того, что «действительно существует»,
поэтому их деятельность и коммуникация разворачиваются чаще всего вокруг
совокупности актуальных проблем и значений. Но есть еще и другого рода эффекты,
которые всегда присутствуют, но очень редко используются, потому что они
связаны с уровнем возможности. Как говорит Джерджен, мы постоянно сталкиваемся
с бесчисленным количеством возможностей, но выбираем только некоторые из них.
Чувствительность охватывает оба эти уровня и показывает, где проходит между
ними раздел. Этот раздел нужен для осуществления практической деятельности, но
как только мы начинаем отдавать приоритет какой-то одной из сторон, то
перестаем быть чувствительными. Если мы видим только возможности, то прекращаем
действовать, а если мы видим только актуальные смыслы, то начинаем механически
воспроизводить одни и те же значения, повторять одни и те же формы отношений.
Чувствительность требует «схватывания» обоих этих пространств, причем
возможности понимаются как продукт актуальной практики, а актуальная практика –
как реализация некоторых возможностей.
Последний,
третий, элемент чувствительности в конструкционизме – незавершенность или
неопределенность. Чувствительность никогда не дает нам реальность в виде
законченного образа или четкого набора правил, она всегда «затемняет» ее,
делает незаданной, вводит в нее элемент случайности или непредсказуемости.
Неопределенность не означает вообще отсутствия каких
бы то ни было ориентиров. Она предполагает, что конструируемое описание
реальности всегда открыто для трансформации и переопределения. С другой
стороны, чувствительность выявляет фундаментальную неопределенность единого
описания реальности. В дополнение к обозначенной выше идее множественности
реальностей мы принимаем идею невозможности упорядочить
не только эту множественность, но и сами эти реальности внутри их самих. Ни
одно описание не является законченной системой значений, которая больше не
развивается и подчиняется одному-единственному стержневому принципу. В основе
той или иной интерпретации лежат самые разные конструкты, в том числе
противоречащие друг другу, поэтому единство описания реальности не означает его
определенности или завершенности. Наконец, неопределенность свидетельствует о
взаимозависимости, о том, что любая практика производства смысла зависит от
целой серии других практик, которые в свою очередь зависят от нее. Поэтому
чувствительность к неопределенности – это чувствительность к взаимозависимости
разных анклавов значений и противоречиям внутри этих анклавов.
Итак, мы выделили некоторые составляющие формы
конструкционистской чувствительности, не детализируя ее содержание. Такой
анализ необходим нам для того, чтобы в дальнейшем можно было более четко
представить способы использования идеи чувствительности в образовании. В
частности, мы можем утверждать, что отдельная задача университета –
формирование у студента особой чувствительности (например, конструкционистской,
но не только), и она требует специфического обеспечения. Подчеркнем тот
немаловажный момент, что речь идет не о мышлении, поскольку формирование
мышления предполагает выделение неких базовых его принципов и обучение им
индивида посредством некоторой технологии. Чувствительность же требует создания
не технологий, а сред, которые образует контекст ее возникновения. В случае, если новая чувствительность не формируется, в силу
вступают повседневные стратегии и студент начинает концептуализировать «здравый
смысл». Идея чувствительности, как мы видим, позволяет говорить о возможности
некой педагогической или образовательной «чувствительности к чувствительности».
Какие формы она может принимать и какими
методами может развиваться – это вопросы, которые требуют дальнейшего
обсуждения. Стимулирующая сила конструкционистской идеи чувствительности
позволяет нам находить новые образовательные идеи и практики.
КОНСТРУКЦИОНИСТСКАЯ
ПОЭТИКА
У
конструкционизма, помимо указанных двух измерений, есть еще и третья
составляющая, третья область конструкционистских практик, которую можно назвать
поэтикой. Это «поэтическое измерение» (понятие К.
Джерджена) занимает совершенно особое место в конструкционистском подходе,
поскольку именно благодаря ему конструкционизм дает тот неисчерпаемый
относительный потенциал и диалогические возможности, которые позволяют
конструировать новые формы отношений и новые подходы к психологии и
образованию.
В
своей работе «Место психики в сконструированном мире» Джерджен первично
очерчивает то, что он называет поэтическим активизмом, понимая под ним
описание не того, что «есть», а того, что «вероятно». Названный термин можно
использовать более широко и обозначать им вообще поэтическое измерение
конструкционизма, поскольку в нем удерживаются два ключевых плана – поэтическое
и активное конструирование реальности. Конструкционизм исходит из того, что
именно дискурсивная или, шире, относительная активность определяет нашу
реальность. Мы осознаем себя и мир только в той мере, в какой участвуем в
отношениях, но это участие привносит дестабилизирующий элемент неопределенности
в наши способы понимания себя, требуя создания новых языков самопонимания,
которые и являются продуктами поэтической деятельности. Рассмотрим более
подробно указанные свойства поэтического активизма.
Поэтический
активизм представляет собой, по сути, создание новых языков. Важный момент
конструкционизма – его некорреспондентный подход к этим языкам. Язык для
конструкциониста – не репрезентация реальности, а собственно сама реальность
или овеществленные отношения. Он выражает наше относительное положение, нашу
позицию в отношениях, и в то же время устанавливает их, помогает им
осуществиться в виде смысла, в виде системы значений. Поэтому создание новых
диалогических пространств, с которых начинается поэтический активизм, не может
заключаться в производстве новых объектов, или новых практик, или новых
концептов. Это всегда создание нового языка /6/, которого раньше не было, обозначающего
ту «ограниченно безграничную» область отношений, в рамках которых
конституируется некоторое описание реальности в совместных действиях нескольких
сторон. Без создания нового языка невозможно появление нового отношения, но он
не обязательно должен строиться по модели естественных языков. Если мы понимаем язык нерепрезентативно, а реляционно, как
инструмент осуществления отношений, в рамках которых рождается ощущение
реального и правильного, то языком может быть любая взаимосвязанная
последовательность знаков (например, движения, звуки, визуальные образы, т. е.
все те системы символов, которые позволяют нам вступать в отношения и в них
открывать неожиданные и до сих пор не существовавшие интерпретативные
перспективы и способы действия).
Поэтический
активизм устраняет дистанцию между мной и другим, между «я» и «ты». Обычно «я»
противопоставляется «ты», поскольку над нами довлеет индивидуализированное
представление о взаимодействии, которое ставит во главу угла личностную
идентичность, вступающую в связь с окружающим миром. Эта идентичность
понимается как присущая конкретному индивиду и не сводимая к другим
идентичностям, поскольку человек, кажется, не может не быть собой, т. е. «я». Однако возможны такие языки, которые разными путями разрушают эту
стену между мной и другим и устанавливают существование некоторого «мы», единой
субъективности, которую мы разделяем и которой не владеем, так как она является
продуктом наших отношений. Поэтому невозможно на
только присвоить себе то описание реальности, которое
формулируется этой субъективностью, но и приписать его другому, потому что он
вовлечен наравне со мной в конструирование этой реальности. Она существует
только в рамках некоторого «мы» и распадается с его разрушением. Переход от
дихотомии я/ты к мы-отношению может осуществляться
двумя способами. С одной стороны, можно обнаруживать себя в
другом, открывать, что многое из того, что мы считали
другим, принадлежит нам. «Я-в-другом» – такова та позиция,
которую мы занимаем в рамках нашей совместной коммуникации, понимая, что другой
есть пространство нашей локализации, что я не совпадаю с границами своего Я,
своей идентичности, что я возможен только тогда, когда вижу себя в другом,
когда другой говорит мне, что я существую, что я важен для него, когда он
выстраивает свои взаимодействия со мной так, что я в итоге становлюсь Я.
Наше Я зеркально /7/. С другой стороны, я могу занимать позицию
«другой-во-мне», когда я осознаю, что многое, если не все, что я полагал
принадлежащим исключительно мне и свидетельствующим о моей самобытности и
уникальности, оказывается продуктом других. Я усвоил множество взглядов и
привычек, весь свой язык, даже свои воспоминания от других и имею все это
только потому, что другие продолжают жить во мне. В
результате выявления этих двух позиций – «я-в-другом» и «другой-во-мне» – в
коммуникации я перестаю быть Я для себя и Другим для другого, а другой
перестает быть Другим для меня и Я для себя, мы сливаемся, объединяемся, и
возникает некое «мы», которое не есть целостное и единое пространство, это не
«одно», мы не становимся «одним целым». «Мы» указывает
на множественность равноправных голосов, часть которых представляю я и другой,
но которые принадлежат всем и среди которых всегда появляются новые голоса,
чреватые радикальным изменением нашего диалога.
Поэтический
диалог в таком случае стирает еще одну ложную границу – между воображаемым и реальным. Поэтический активизм
исходит из того, что между ними нет существенной разницы. В рамках диалога
любой голос становится полноценным, будь он голосом реальным или воображаемым. Более того, воображаемое оказывается в определенных контекстах
приоритетом, потому что реальные голоса подчиняются некоторой традиции и тем
самым выражают некоторые убеждения относительно мира и людей, тогда как
воображаемые голоса способны преодолевать само собой разумеющиеся значения и
формулировать новые языки, которых раньше не было, продвигая диалог вперед и не
давая ему замкнуться на одной области значений. Благодаря воображаемому те соглашения о реальности, которыми мы оперируем,
ставятся под вопрос. Но в силу этого у нас появляется возможность более
полноценного и незаданного заранее сотрудничества, кооперации, в результате
которой будут появляться новые формы отношений. Как говорит Джерджен, «в
диалоге требуется то, что мы могли бы назвать моментами воображения, когда
его участники совместно разрабатывают новый взгляд на реальность» [10, 697].
Поэтическое
измерение конструкционизма предполагает, что мы обращаемся также к будущему, т.
е. осуществляем его конструирование, которое носит принципиально совместный
характер, потому что будущее не может принадлежать кому-то из нас. Если сегодня
возможна концепция, которая определяет наше видение реальности, то завтрашний
день не подчиняется этой концепции. Точно так же, как в актуальном диалоге
другой всегда является источником случайности, поскольку взаимодействие с ним
порождает неожиданные для нас обоих формы смысла, так и будущее становится
источником непредсказуемости, если мы начинаем устанавливать с ним отношения.
Кроме того, будущее – проекция изменений. Любое изменение в отношениях
понимается нами как зарождающееся в будущем, как требующее определенного
времени, не совпадающего с временем актуальным. Чтобы
измениться, надо выйти в план будущего. Однако благодаря поэтическому
мы можем не только конструировать это будущее и тем самым изменять себя и формы
отношений, в которых мы участвуем, но и делать будущее актуальным, т. е.
привносить его в настоящее. Изменения происходят прямо в осуществляющихся в
данный момент отношениях, и эти отношения во многом возможны именно как способ
генерации различий в данный момент времени и в данных социальных условиях.
Поэтическое измерение делает трансформативность отношений или диалога одним из
его главных характеристик /8/.
Важный
аспект поэтического активизма, вытекающий из его трансформативного понимания
будущего, – возможность работать с тем, чего еще нет и чего, возможно, вообще
никогда не будет. Конструкционизм имеет дело как с существующим,
так и с несуществующим. И в том и в другом случае мы слышим голоса, которые
заставляют нас менять свою позицию и устанавливать с другими мы-отношения,
а не я/ты-отношения. Но поэтический активизм может идти дальше, показывая, что
даже то, что полагается нами как существующее, по сути своей не существует.
Иными словами, поэтический активизм поэтизирует саму реальность. Отказывая тем
или иным формам артикуляции реального в существовании, конструкционист не
отрицает их и не вычеркивает, наоборот, он показывает, что они являются
продуктом воображения, разворачивающегося в диалоге, и функционируют не как
нечто осязаемое или существующее, но как воображаемая конструкция. Благодаря
такой поэтизации реальности конструкционизм делает ее более гибкой и
разносторонней, не дает ей замкнуться и обрести статическое равновесие. «То, чего нет», – столь же активная сила, как и «то, что есть», а
также «то, что может быть». Все три формы появляются в отношениях и
внутри их могут иметь статус реальности. Традиционно психология центрировалась
только на том, что есть, и на этом основании подавляла голоса тех, кто верил в
то, чего нет. Конструкционизм дает возможность говорить этим двум языкам на
равных, не исключая друг
друга, и производить новые порядки значений в результате совместных действий.
Кроме
того, «бесполезные» усилия по осуществлению нереального, воображаемого, каким
оно видится с объективистской позиции, несут с собой возможность совершенно
иного, нетелеологического понимания деятельности. Если в основных
психологических подходах деятельность всегда понимается как целенаправленная,
даже если эта цель не определена в явном виде, то социальный
конструкционизм показывает, что мы осуществляем действие не для того, чтобы
достичь цели, а потому, что оно имеет значение. Если действие не имеет смысла,
мы никогда не станем его предпринимать. Но смысл при этом понимается более
широко, чем просто осознание места и роли действия в целостном сценарии
поведения и жизни. Смысл в первую очередь – это наличие отношений, которые
наделяют действие смыслом. Поэтому даже бессмысленные с традиционной точки
зрения практики, т. е. практики, которые не имеют цели, не вытекают из
предыдущих обстоятельств и не ведут ни к чему фактическому, могут иметь смысл,
если они реализуют некоторую форму отношений.
Конструкционизм
активизирует воображение и этим привносит дисбаланс в наши устоявшиеся и
«осевшие» формы дискурса и отношений. По мере того, как мы выбираем одни
возможности и отбрасываем другие, у нас появляется некий осадок отношений,
застывшие формы коммуникации и языка, больше не используемые, но по-прежнему
доступные нам. Эти формы могут стать источником новых смыслов и новых языков.
Мы начинаем поэтически использовать не только будущее, но и прошлое, когда
возвращаемся назад и «встряхиваем» свою историю так, что поднявшийся осадок
растворяется в наших сегодняшних отношениях и меняет их состав. Прошлое – это
всегда доступный ресурс смыслов, который мы способны использовать в наших
сегодняшних отношениях. Оно может включать не только наше личное прошлое, но и
«архив» нашей культуры. Мы можем извлекать любые языки любой эпохи и любого
общества и привносить их в нынешние и будущие формы коммуникации, развивая ее и усложняя диалог, который мы ведем с окружающим и с
другими под именем своего Я.
Поэтическое
в конструкционизме – экспериментальное пространство, сфера самых разных
экспериментов, для которых не существует никаких границ. Они снимают различия и
устанавливают их там, где до сих пор виделась гомогенность смыслов. При этом
главной «жертвой» экспериментов всегда оказывается сам экспериментатор. В
первую очередь это связано с тем, что условием поэтического экспериментирования
в конструкционизме становится смешение, переплетение различных культурных
языков, в том числе языков воображаемых. Подобное смешение невозможно
инициировать индивидуально, оно требует создания отдельной относительной среды,
т. е. способа отношения, в рамках которого экспериментальные действия
обнаруживают себя и свои эффекты. Это ведет к тому, что я как экспериментатор
на каком-то этапе начинаю менять свой язык самопонимания. Если язык определяет,
какую реальность мы выделяем и как мы действуем в ней, то смена языка
равносильна смене реальности. Приняв другой язык, я тем самым принимаю другой
способ самопонимания, например, перестаю рассматривать себя как субъекта, обладающего
внутренним миром, и понимаю, что представляю собой лишь непродолжительную
дискурсивную форму в рамках продолжительной истории отношений. Одновременно
экспериментатор обнаруживает тот язык, который он раньше использовал, и
открывает его нереферентность, точнее его дискурсивную
референтность. Язык отсылает не к реальности, но к другому языку. Поэтический
активизм запускает процесс циркуляции языков, который разрушает установленные
границы, очевидности и соглашения, позволяя находить такие формулировки и такие
отношения, которых не могло возникнуть в процессе простого, нетрансформативного
взаимодействия различных практик производства смысла или внутри этих практик.
Наконец,
следует отметить еще одну сторону конструкционистского поэтического активизма.
Огромную продуктивность обнаруживает введенное Джердженом понятие «генеративных
отношений», которые можно первично и довольно туманно определить как отношения,
производящие отношения. Иными словами, существует специфически
конструкционистский тип отношений, которые ведут не к появлению конкретных
значений или форм интерпретации, а к установлению других отношений.
Генеративные отношения меняют своих участников, начинающих по-новому относиться
к самим себе и другим и этим порождать новые изменения отношений, опять
меняющих их отношения и т. д. Такие отношения находятся в постоянном развитии и
никогда не принимают завершенной и определенной формы. Они требуют постоянной
импровизации и постоянной работы воображения, которое «доопределяет» их,
пытаясь изобрести новые способы их толкования и утилизации, но опять же эта
воображаемая концептуализация не бывает полной, она всегда частична, потому что
отношения трансформируются и требуют новых способов осмысления. С другой
стороны, генеративные отношения – это отношения к отношениям. Мы начинаем
относиться не к неким сформировавшимся знаниям или практикам, а к тем
отношениям, которые они реализуют и которые привели к их рождению. Иными
словами, генеративные отношения – одно из условий становления
конструкционистской чувствительности, которая представляет собой
чувствительность к отношениям.
Итак, поэтическое измерение, поэтический активизм
социального конструкционизма очерчивает его смысловой горизонт и в этом смысле
ограничивает формы конструкционистского мышления и действия, но этот горизонт
подвижен и недосягаем, мы никогда не можем перейти его. Конструкционизм
ограничен, но его ограниченность, в первую очередь благодаря поэтическому
активизму, не совпадает в объективными
границами реальности, его границы воображаемы и указывают на то, что он сам
предлагает определенные способы отношения. Проанализированные нами черты
конструкционистской поэтики имеют прямое отношение к образованию. Все, о чем
говорилось выше, можно использовать в образовательных практиках. Например, мы
можем организовывать такое взаимодействие с тем или иным дискурсом, когда он
начинает восприниматься не как законченный носитель знаний, а как локальный
момент конкретной конфигурации отношений. В результате студент, выявляя
относительную природу, например, авторитетного дискурса, релятивизирует его, но
в то же время видит, каким образом он может использовать его в собственных
отношениях. Поэтический потенциал конструкционизма наиболее интересен и
наименее разработан на сегодняшний день как в самом
конструкционизме, так и в связи с образовательным аспектом относительного
подхода.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В
предложенной работе мы попытались указать на те моменты социального
конструкционизма Кеннета Джерджена, которые в определенном смысле маргинальны
по отношению к его главным идеям, хотя и тесно связаны с ними. Маргинальны они
потому, что лишь обозначены, но не кристаллизованы, т. е. концентрируют в себе
огромный потенциал, который мы и постарались хотя бы в общих чертах раскрыть.
Систематическое представление мысли Джерджена не только весьма затруднительно,
но и вряд ли возможно, если мы соглашаемся с логикой самого конструкционизма,
названной нами логикой воображения. Эта логика характеризуется тем, что она
ведет не к репрезентации другого (другого подхода, другого человека, другой
культуры), а к совместному воображению с ним посредством диалога. Мы попытались
вместе с Джердженом вообразить себе некоторые перспективы, открытые области,
движение в направлении которых даст нам шанс сформулировать более обещающую, более
творческую и более относительную концепцию знания, психологии и образования.
Необходимо
сказать несколько слов об идее данного сборника. Несмотря на
некоторую фрагментарность, его можно рассматривать как достаточно полное
изложение ключевых идей и принципов теории социального конструкционизма,
занимающей довольно любопытное положение в современной психологии. С
одной стороны, эта теория имеет много сторонников, которые могут даже не
называть себя конструкционистами. С другой стороны, она до сих пор воспринимается
как некое странное образование, что-то среднее между философией, социологией и
психологией. Эта способность социального конструкционизма
оставаться радикальным и маргинальным, будучи одним из главных направлений
современной психологической мысли, позволяет увидеть в нем особую теорию и
практику, разработка которой имеет важное значение для современного
образования.
Практически все тексты, публикуемые в сборнике, взяты с
личной веб-страницы Кеннета
Джерджена (исключение составляют лишь «Социальное конструирование и
педагогическая практика» (этот текст был прислан самим К. Джердженом) и «Закат
и падение личности» (эта работа переводилась по оригиналу, опубликованному в
журнале «Psychology Today»)) и печатаются с разрешения автора. Часть из них была сверена с
опубликованными версиями. Отобранные работы – это скорее «заготовки», имеющие
более-менее строгую форму, но этим они и привлекательны, потому что показывают
мысль Джерджена «за работой», как она находит и анализирует те или иные
проблемы. Подбор текстов проводился по принципу артикулированности в них
главных концептуальных идей конструкционизма и способов их применения в
основных областях гуманитарного знания. Целью предлагаемого сборника было
расширить поле диалога вокруг теории социального конструкционизма и тем самым
способствовать более глубокому обсуждению современных проблем психологии и
образования.
Публикуемые тексты не являются неким «запасом знания». Они
не выражают авторитетную точку зрения и не предлагают новый целостный взгляд на
реальность. Это, скорее, своеобразные собеседники, в диалоге с которыми мы
можем начать обозначать новые для себя постановки и темы, новые способы
отношения, принципы, возможности. Сами по себе эти тексты не имеют смысла, их
нет, если нет взгляда читателя, который пытается вместе в
ними создать будущее, способное приносить открытия и
понимание. Значит, эти тексты еще надо сконструировать, они еще должны
появиться, чтобы дать возможность появиться нам.
ЛИТЕРАТУРА
1.
Бурдье П. Практический смысл / Пер. с фр. А.Т. Бикбова, К.Д. Вознесенской, С.Н.
Зенкина, Н.А. Шматко. СПб, 2001.
2.
Делез Ж. Критика и клиника / Пер. с фр. О.Е. Волчек и С.Л. Фокина. СПб, 2002.
3.
Джерджен К.Дж. Движение социального конструкционизма в современной психологии / Пер. с англ. Е.В. Якимовой // Социальная психология:
саморефлексия маргинальности: Хрестоматия. М., 1995.
4. Кули Ч.Х. Человеческая природа и социальный порядок / Пер. с англ.;
Под ред. А.Б. Толстого. М., 2000.
5.
Пузырей А.А. Манипулирование и майевтика: две парадигмы психотехники // Вопросы
методологии. 1997. № 3–4.
6.
Якимова Е.В. Социальное конструирование реальности: социально-психологические
подходы: Научно-аналит. oбзор. М.,
1999.
7. Garfinkel H. Studies in ethnomethodology.
8. Gergen K.J. Realities and relationships:
soundings in social construction.
9. Gergen K.J. The self in the age of
information // The Washington Quarterly. 2000. V. 23. № 1.
10. Gergen K.J., McNamee S., Barrett F. Toward
transformative dialogue // International Journal of Public Administration. 2001.
V. 24. № 7–8.
11. Thomas W.I. The child in
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В последующем, говоря о социальном конструкционизме,
мы будем подразумевать под ним исключительно подход, развиваемый Кеннетом
Джердженом. Понятно, что это значительное сужение, так как сам Джерджен
под рубрику социального конструкционизма заносит
множество текстов, написанных самыми разными авторами. Но, поскольку в фокусе
нашей работы находятся именно работы К. Джерджена, мы ставим знак равенства
между ними и социальным конструкционизмом. Достаточно полный обзор
конструкционизма как движения в социальных и гуманитарных науках дан в статье Джерджена
«Место психики в сконструированном мире», опубликованной в данном сборнике.
Кроме того, мы можем отослать к его работе «Движение социального
конструкционизма в современной психологии» [3], а также книге Е.В. Якимовой
«Социальное конструирование реальности» [5].
2. Идея того, что не мы понимаем текст, а текст понимает нас,
представлена в работе А.А. Пузырея «Манипулирование и майевтика: две парадигмы
психотехники» [5].
3. Наиболее репрезентативной в этом плане является книга
«Реальности и отношения» [8].
4. «Не Я и не группа приобретут наивысшее значение в наших
рассуждениях и практиках. На мой взгляд, открывается возможность творческого
конструирования альтернатив этим традиционным, но исчерпавшим себя понятиям.
Одна из наиболее обещающих альтернатив, появляющаяся на культурном горизонте,
представляет собой обращение в относительному, т. е.
переход от концептов Я и группы к таким концептам как взаимозависимость,
совместное конструирование смысла, обоюдно взаимодействующие единицы и
системный процесс» [9, 212].
5. Концепт «схватывания» как способа существования и мышления в
повседневном мире описывается Г. Гарфинкелем [7].
6. Идея письма как создания новых языков развивается Ж. Делезом
[2].
7. Понятие «отраженного» или «зеркального» Я было введено Ч.Х.
Кули [4].
8. Идея трансформативного диалога развивается в тексте К.
Джерджена, написанном совместно с Ш. Макнами и Ф. Барретом [10].