Переводы Центра проблем развития образования
Белорусского государственного университета
www.charko.narod.ru

Александр Полонников

ТРУДНЫЙ ОПЫТ ЧТЕНИЯ

 

Сегодня новой книжкой или автором никого не удивишь. Информационный бум стал не просто удачной метафорой, а неоспоримым фактом нашей жизни, особенно для тех, кто определил мир текстов в качестве релевантной зоны своего бытия. Фактичность все возрастающей информационной избыточности часто интерпретируется в прагматическом плане как проблема выбора. Возможно, это и так, однако за словом «выбор» скрывается такая большая зона непроясненных значений, контекстов, пространств определений, что простое указание на сложность выбора превращается в трюизм.

На некоторые обстоятельства, обусловливающие психомеханику выбора, и хотелось бы указать в этом небольшом введении. Речь идет о стратегиях отношения человека с культурным предметом, частным случаем которого выступает научный текст. Как представляется, то или иное культурное отношение может быть рассмотрено в статусе целостности, определяющей, согласно системным законам, порядок и динамику включенных в нее элементов. Это значит, что не читатель и не текст являются смыслогенерирующими структурами, а нечто объемлющее, способное тем или иным образом конституировать характер взаимодействия, структуру, правила игры, качество функционирования, горизонты развития, формы самосознания акторов. Словом, все то, что по традиции именуется «внутренней жизнью» и выступает предметом интереса психологии, конституируя, кстати, и саму психологию как научную дисциплину.

Итак, речь идет о стратегиях отношения с культурным предметом. Таковых стратегий может быть великое множество, но мы остановим свое внимание лишь на некоторых, что, возможно, позволит нам разрушить автоматизм зрения и увидеть в устоявшемся порядке разрывы, превратив их, в свою очередь, в новые возможности, в том числе и возможности нашего существования. Добавим, что в качестве культурного предмета в данном изложении будет фигурировать научный текст. Это, впрочем, не должно помешать читателю в случае необходимости поместить на его место любые реалии: идеи, ценности, вещи, процессы, самих себя наконец.

Первую из выделенных стратегий отношения с культурным предметом можно назвать «орудийной». Культурный предмет в ней функционирует в модальности средства осуществляемой деятельности. Смысл данной стратегии в отечественной гуманитарной традиции был достаточно хорошо разработан Л.С. Выготским. Со свойственной любому изложению редукцией он может быть выражен следующим образом.

Испытывая некоторую собственную недостаточность (потребность), мы обращаемся к культурному средству, созданному нашими предшественниками (или создаем сами), которое отвечает на наш запрос, восполняет недостающий элемент, формирует оискусствленный орган, после чего нам вполне можно рассчитывать на эффективное, опосредованное культурным предметом поведение. Теперь наше действие, будучи культурно обогащенным, лишь отдаленно напоминает исходное докультурное. Оно не только усилено, но и качественно преобразовано, вобрав в себя потенциал тех безымянных и именованных акторов, которые его создавали. Таков один из путей культурного наследования, трансляции, как удачно определил К. Маркс, «неорганического тела человека» [3, 232].

Отметим, что в орудийной стратегии пред-полагается знание нами дефицитарности, которая обнаружена в акте рефлексивного самоанализа, и если не параметры, то, по крайней мере, зона нахождения интересующего нас объекта может быть просчитана с высокой степенью вероятности. Культурный предмет помещен в контекст нашего действия, и именно оно формирует критериальную базу выбора. Как полагает Г.П. Щедровицкий, «текст является составляющей, или элементом, деятельностной ситуации» [2, 105]. В данном случае поиск является не проблемой, а скорее задачей, решить которую можно, если не самостоятельно, то с помощью экспертной системы или эксперта, в роли которого в современном образовании чаще всего выступает компетентный педагог. Однако наш круг чтения, а в значительной степени и развития, заранее задан определенным образом. Обращаясь к книге, поисковой системе, мы уже подразумеваем возможный ответ, он как бы есть в нашем опыте, хотя и не во всей своей структурной оформленности.

Еще раз укажем на тот аспект, который представляется важным. Мы обращаемся к тексту, движимые определенной недостаточностью. Причем ареал определенности распространяется не только на предмет обращения, но и на нас как обращающихся. Текст необходим «для-того-чтобы», он функционален и развернут к нам потребностной стороной. Мы абстрагируемся от ненужных деталей, поскольку к делу они не имеют никакого отношения. Орудийная стратегия позиционирует нас в качестве инстанции, господствующей над культурным предметом, как, впрочем, и над любым другим элементом нашего действия. Мы его рационально объемлем и подчиняем своей воле, наличествующей задаче. В итоге в системной связке человек–культурный предмет фокусом и действительным актором выступает человек. Из этого следует, что рассматриваемая стратегия чтения может быть вполне названа антропоцентристской (в той мере, в какой человек выступает источником активности). В результате данная стратегия чтения может быть увидена как атрибут более широкой гуманитарной практики присвоения человеком мира.

Другая стратегия отношения с культурным предметом реализуется в модальности постижения. Ее прообразом выступает практика экзегезы, проникновения в религиозные откровения. В данной стратегии максимальный эффект достигается в случае отождествления читателя и стоящей за текстом реальности. Центр восприятия смещается на предмет идентификации. При этом, как отмечают Н.Л. Мусхелишвили и Ю.А. Шрейдер, «уже не смысл, не идея схватываются адресатом, но устанавливается нерасторжимая связь общения с тем, кто создал этот смысл» [4, 58]. Здесь не читатель позиционируется в качестве устанавливающего свою власть над культурным предметом, а культурный предмет утверждается как безраздельно господствующий над ним.

Следует отметить важнейший для нас элемент психомеханики данной стратегии – абсолютизацию культурного предмета. Ему приписывается мистическое качество результата прозрения, причем в некоторых случаях эта мистификация вполне сравнима по силе с религиозным экстазом. Вчитаемся в слова А.А. Пузырея: «„Интерпретация“ амплифицирует само понимаемое, „доводя его до кондиции“, открывая для него возможность нам сказаться, или даже: ему – нас – понять! Это „Гамлет“ меня понимает! – так, что позволяет мне достичь реальности и полноты моей жизни! Это „Гамлет“ меня понимает, ибо он „лучше“, полнее понимает меня, чем я сам – без, вне него » [5, 154]. Не я читаю текст, а он читает меня.

Если в первой описанной стратегии наше Я устанавливается как многократно превосходящее, вбирающее культурный предмет в свой внутренний порядок, то при постигающем чтении реализуется практика самоумаления. Голос откровения звучит в полную силу, он монологичен, а если и допускает диалог, то только в форме включенных в свою монологическую структуру реплик согласия. Первая стратегия навязывает культурному предмету свою рациональную логику, правила, заставляет его жить в пространстве определенного нами смысла; вторая – утверждает в качестве основания трансцендентный нам смысл, изменяет нас в акте иррационального стремления, делает нашу идентичность изоморфной имманентной смысловой структуре постигаемой Инстанции. При этом не важно, что выступает в качестве культурного предмета (текста): научная монография, библейское предание или медицинский справочник. В любом случае трансформация нашего Я по профессиональной, религиозной или этической программе будет тем необходимым результатом, который предусмотрен созданным в акте чтения отношением. Такого рода практика отношения с культурным предметом обеспечивает культурную континуальность, непосредственную преемственность опыта, его вневременную устойчивость.

Утверждаемые в процессе реализации стратегии постижения реальности, как уже было сказано, содержательно весьма разнообразны, однако производимая работа идентична по своим последствиям. Постигаемая реальность ложится в основание базовой, подчиняющей наш опыт, само- и аутинтерпретации. Феноменологи П. Бергер и Т. Лукман говорят о подобных актах преобразования идентичности в терминах альтернации [1, 254–263]. Историческим прототипом альтернации принято считать религиозное обращение.

Наверное, возможны и иные практики чтения, но их более обстоятельная типология не входит в задачу нашего высказывания, предваряющего работы К. Джерджена. При введении данных различений преследовалась одна достаточно простая цель: показать, что за словом «читать» могут лежать более сложные и качественно разноплановые действия, чем иногда принято считать, и тем более чем реализуются в современном образовании.

Остановимся на третьей стратегии, возможность которой, как видится, создает К. Джерджен, и попытаемся обосновать эту стратегию чтения в качестве приоритетной в ситуации, которую часто определяют как «постмодернистский вызов», или «вызов многообразия».

Итак, стратегия отношения с культурным предметом, который многопланово демонстрирует К. Джерджен, может быть названа «релятивистской», или «относительной». Здесь у нас возникает смысловая игра: отношение с культурным предметом, которое к тому же еще и относительно. Такого рода формальная тавтология своим появлением обязана множественным наслоениям значений в слове «отношение», создающим коннотативную глубину и неизбежную в этом случае смысловую полифонию. Первый аспект семантики «отношения» контекстуален. В нем отражен тот тип связи, который конституирует процесс взаимодействия в целом, что в особенности заметно, когда мы начинаем сравнивать в нашей типологии последний опыт культурного отношения с предшествующими. Если в первой стратегии, как было отмечено выше, процесс культурного взаимодействия строится функционально-утилитарно, в контексте той реальности, которая задана базовой деятельностью и является по существу усложнением исходной структуры в горизонте предметно преобразующей активности (развитие через снятие), то во второй – наоборот, связь с культурным предметом имеет характер уподобления, позиционируя читателя в качестве подструктуры реальности идентификации.

То отношение, которое не только заявляет, но и действительно реализует К. Джерджен, может быть названо интеллегибельным. Обозначим его как третью стратегию чтения. Под интеллегибельностью понимается такое качество взаимодействия с культурным предметом, в результате которого рождается возможность беспрецедентных способов понимания, суждения и действия. В этом плане синонимами интеллегибельности выступают производительность и результативность. Именно интеллегибельность является главным критерием и содержанием отношения к культурному предмету. Способно ли отношение с культурным предметом открыть нам иное качество существования – вот основной вопрос интеллегибельности. Причем в каждом акте культурного обращения такая возможность возникает снова и снова. Интеллегибельность – приключение, из которого мы к себе никогда не возвращаемся, вернее возвращаемся другими.

От второй из описанных выше стратегий, в которой также заметно присутствует момент интеллегибельности, данная форма культурного взаимодействия отличается чувствительностью к собственным границам, относительностью позиции, локальностью притязаний. Вторая стратегия открывает в принципе, пусть и грандиозную возможность, но одну, третья – бесконечное множество. Здесь обнаруживает себя второй пласт значений понятия «отношение»: любое описание, высказывание, социальное действие, сколь бы широким значением не наделяли его акторы, ограничено и является историческим практическим образованием, возникающим в процессе культурного воспроизводства. Его смысловая определенность имеет место только в этом контексте. Вопрос трансляции смысла в другие контексты и ситуации – открытая дискуссии тема перманентного культурного диалога. Относительность в данном случае указывает на прерывистость культурной трансмиссии, которая теперь перестает функционировать в форме континуальности, уступая место дискретным социокультурным образованиям (что позволяет нам определять характер культурной трансляции в терминах сложноорганизованной селективной преемственности).

И, наконец, третий аспект «относительности» указывает на критическую рефлексивность, способность рассматривать любую взаимосвязь с культурным предметом как социальную машинерию генерации смысла. Поскольку культурный предмет выступает всегда как носитель определенной традиции уже состоявшихся социальных отношений, а значит, и смысловых структур, то в акте коммуникации эти смыслы подлежат экспликации, объективации и помещению в новые жизненные, прагматические, а главное – перспективные отношения. Новые отношения представляют собой потенциально новые возможности нашего существования, развернутые в будущее способы быть.

По существу реализация такого типа отношения с культурным предметом означает приобретение индивидом опыта жизни в ситуации все возрастающего культурного многообразия, интенсификации межкультурного взаимодействия, диалога разных порядков и форм жизни. Этот опыт предполагает способность человека к собственной динамичной трансформации, готовность к качественным преобразованиям себя как локальной организованности в истории отношений (семьи, референтного окружения, латентных программ повседневного мира, образования) и умение вступать в новые локальные отношения, обнаруживать себя в них. Вот почему первые две стратегии отношения с культурным предметом в своей абсолютности проблематичны. Предельным результатом их реализации выступает гомогенный человеческий мир, разрушение несовпадающих с ними культурных порядков, нетерпимое отношение к разного рода инновациям.

Такого рода опыт нам мало знаком. Его выработка и освоение нуждаются в специальных социокультурных устройствах, которые могут быть размещены в самых различных сферах общественной жизни, в том числе и образовании. В этом случае образованию, причем в первую очередь университетскому, отводится особая творческая роль инициатора и распространителя культурных изменений. Для этого образованию самому необходимо освоить язык интеллегибельного отношения с культурным предметом, стать местом реального культуропорождающего диалога.

В таком контексте может быть прочтен сборник статей Кеннета Джерджена. Опыт чтения оказывается не просто выбором тех или иных, показавшихся нам симпатичными (полезными), идей или оборотов речи, а выбором стратегии собственного существования, разным опытом образования себя. С этой точки зрения тексты Джерджена обладают мощным образовательным потенциалом, что позволяет смотреть на конструкционистские предложения с определенным оптимизмом, видеть в них возможность фундаментального конструктива онтологии нового образования.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

1. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания / Пер. с англ. Е.Д. Руткевич. М., 1995.

2. Герменевтика: проблемы исследования понимания // Вопросы методологии. 1992. № 1–2.

3. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К. Социология: Сборник / Пер. с нем. М., 2000.

4. Мусхелишвили Н.Л., Шрейдер Ю.А. Метапсихологические проблемы непрямой коммуникации // Когнитивная эволюция и творчество. М., 1995.

5. Пузырей А.А. Манипулирование и майевтика: две парадигмы психотехники // Вопросы методологии. 1997. № 3–4.

Назад>