Издания Центра проблем развития образования

Белорусского государственного университета

www.charko.narod.ru

 

 

 

Хосе Ортега-и-Гассет как педагог*

 

Хуан Эскамес Санчес[1]

 

ОпубликовановжурналеProspects: The quarterly review of comparative education (Париж, ЮНЕСКО), 1993, т. XXIII, № 3—4, с. 808—821.

 

Перевод с английского и испанского А. Корбута и М. Голубевой

 

 

 

Проблема Испании как проблема образования

 

Если и есть какая-то специфическая черта, привлекающая внимание читателя Ортеги-и-Гассета, то это необыкновенная любознательность последнего: любая тема или событие его времени, какими бы незначительными они не были, вызывают у него интерес и привлекают его внимание, как видно из обширного печатного наследия Ортеги[2]. Наш автор обладает рядом особенностей, отличающих его от стереотипного представления о философе. Его мышление не структурировано в виде системы; часто оно находит выражение в журнальных статьях, а наиболее значимые его работы публиковались в форме эссе; наконец, элегантность его стиля настолько убедительна и обворожительна, что он пленяет читателя, осложняя строгий анализ представленных идей.

О системности философии Ортеги, ее тематическом разнообразии и литературных достоинствах его текстов уже высказывались многие специалисты в разных областях знания. В данной статье мы ограничимся теми вопросами, которые позволят понять, на мой взгляд, важный и редко обсуждаемый педагогический аспект деятельности Ортеги — его значение как воспитателя. Хотя сам он считал своим призванием культивирование мышления, которое для него могло быть только философским[3], великой страстью Ортеги было воспитание испанского народа. Как показал Сересо[4], движущей силой мысли Ортеги были постоянные и напряженные раздумья о проблеме Испании, с которыми неразрывно связана его интеллектуальная эволюция. Эти раздумья представляют собой ключ к любой интерпретации его политической, культурной и философской деятельности, призванной содействовать социально-политическому реформированию страны на различных уровнях и в разных сферах жизни общества. В первую очередь Ортега был педагогом национального масштаба, который ставил перед собой цель преобразования и трансформации Испании. Для достижения этой цели, по его мнению, могли и должны были использоваться любые средства: газеты, журналы, книги, лекции, политика и т. д.

Преобразование Испании понималось молодым Ортегой как ее вхождение в европейскую культуру. Таким он, в сущности, видел свое общественное призвание как интеллектуала и свое предназначение как воспитателя, или даже социального реформатора: постараться поднять Испанию на одну культурную ступень с остальной Европой. Многообразие подходов Ортеги к культуре и проблеме Испании поможет нам проследить эволюцию его философской и педагогической мысли. Каким образом Ортега осуществлял свою функцию педагога? Как он сам неизменно повторял — в свете обстоятельств.

 

Ортега и его обстоятельства

 

Чтобы понять человека, надо проследить его биографию, изменения, произошедшие в его жизни под влиянием различных ситуаций, в которых ему довелось оказаться. Сказанное особенно важно в случае Ортеги, потому что в этом заключалась одна из его главных тем. В выступлении по случаю четырёхсотлетия Хуана Луиса Вивеса он излагает свой взгляд на серьезную биографию[5]. Она, говорит нам Ортега, предполагает интеллектуальную реконструкцию «биоса», то есть человеческой жизни. Для человеческих существ жить — значит взаимодействовать с окружающим миром, географической и социальной средой. Решающим моментом серьезной биографии является социальный мир, в котором мы рождаемся и живем. Этот социальный мир состоит из людей, но также из привычек, вкусов, обычаев и всей системы верований, идей, предпочтений и стандартов, которая образует то, что несколько туманно называют общественной жизнью, современными тенденциями, духом времени. Все это с детства прививается человеку семьей, школой, социальными отношениями, книгами и законами. Значительная часть социального мира становится составляющей подлинного Я, которым является каждый из нас; но в то же время у нас появляются верования, мнения, планы и вкусы, в той или иной степени расходящиеся с тем, что существует, что делается и говорится. Это противоречие составляет суть той битвы, которую представляет собой жизнь, в особенности жизнь выдающейся личности.

С какими обстоятельствами пришлось иметь дело Ортеге, и как он реагировал на них? Рамки данной статьи обязывают нас сосредоточиться лишь на тех обстоятельствах, которые интересны для понимания педагогической позиции нашего героя[6], отказавшись — помимо прочего — от анализа влияний, сформировавших его философское мышление, чему посвящено множество замечательных работ[7].

Хосе Ортега-и-Гассет родился в Мадриде 9 мая 1883 года. Будучи сыном Хосе Ортеги Мунилья и Долорес Гассет, он был связан по обеим линиям с наиболее представительными культурными и политическими кругами Испании того времени. Его отец, весьма известный писатель, с 1902 года был членом Испанской королевской академии. Но главным его призванием была журналистика; он работал в литературном отделе наиболее престижной в те дни газеты «ElImparcial», основанной отцом его жены Эдуардо Гассетом, либеральным монархистом. С молодых лет Хосе Ортега-и-Гассет начал заниматься журналистикой; в 19 лет он опубликовал свою первую статью. В его семье публичная жизнь — в области литературы и политики — всегда вызывала самую непосредственную реакцию. Эти семейные обстоятельства сыграли решающую роль в постоянном обращении Ортеги к социальным и культурным проблемам испанского общества, иногда толкавшем его к активной политической деятельности и всегда заставлявшем его рассматривать свою работу как служение Испании. Я уверен, что его любовь к журналистике и предпочтение прессы для выражения своих мыслей, а также то, что он делал это с невероятным литературным изяществом, были продуктом его семейной ситуаций.

В 1891 году, в возрасте 8 лет, его отдали в иезуитскую школу в Мирафлорес дель Пало (под Малагой), где он находится до 1897 года. Затем он начинает изучать право и философию в университете Деусто (1897—1898), также принадлежащем иезуитам. Учебу он продолжает в Центральном университете Мадрида, который заканчивает со степенью бакалавра философии (1902) и там же получает степень доктора (1904), защитив диссертацию на тему «Ужасы тысячного года: критика одной легенды». Он критиковал стиль и негативизм преподавания своих учителей-иезуитов, их нетерпимость и, в особенности, ограниченные познания и интеллектуальную некомпетентность[8]. Опыт, полученный в университете Мадрида, тоже разочаровал Ортегу; обучение там он описывал как нечто в высшей степени посредственное[9]. Оправданно или нет, но общее впечатление, полученное Ортегой от образования, было отрицательным.

Образовательную деятельность Ортеги нельзя понять без учета, помимо семейных и школьных обстоятельств, особого психологического состояния испанского общества того времени, поскольку он ощущал себя частью поколения, которое «достигло интеллектуального совершеннолетия в ужасном 1898 году и с той поры не видело ни единого дня величия или достатка, и не знало ни часа сытости»[10]. 1898 год был символической датой. Подписав Парижский мирный договор, Испания отказалась от своего суверенитета над Кубой, которая стала свободным государством, и уступила Пуэрто-Рико, Филиппины и Гуам Соединенным Штатам Америки. Потеря колоний наполнила испанцев горечью, печалью и пессимизмом. Интеллектуальная деятельность в Испании начала вращаться вокруг так называемой «испанской проблемы», фактически объединяющей целый ряд проблем. При их анализе были подвергнуты беспощадной критике исторические ценности Испании; каждый автор, какова бы ни была область его деятельности, по-своему пытался объяснить «проблему Испании» и причины упадка страны.

В этот критический период были заложены основы научного, художественного и философского движения, которое принесло Испании мировую славу, равной которой у нее не было с XVI века[11]. Невозможно перечислить всех выдающихся личностей этой эпохи, но мы можем утверждать, что современная Испания началась с «поколения 98 года», которое дало много нового и, прежде всего, новый взгляд на испанское общество и интеллектуальные темы. Ортега разделял боль и горечь своего поколения за то, что переживалось его представителями как унижение Испании; вместе со своими сверстниками он попытался понять причины нынешнего состояния испанской культуры, образования, политики и науки. Но в отличие от других, которые лирически воспевали свою душевную боль, тоскуя по прошлому величию, Ортега призывал к надежде, действию и самоотдаче с целью изменения невыносимой ситуации в стране; надо глядеть не в прошлое, а в будущее, как это было заметно в остальной Европе. Возможно, именно в этом истоки его двойственного отношения к наиболее типичному представителю поколения 98 года Мигелю де Унамуно. Так же Ортегу от других представителей данного поколения отличала то, что его подход был больше теоретическим, чем литературным. В какой же кузнице ковал Ортега свое теоретическое оружие? Этот вопрос ведет нас к четвертому и последнему обстоятельству, оказавшему на него влияние.

«Стремясь прочь от заурядности своей страны»[12], как он сам выразился, Ортега решает в 1905 году отправиться на учебу в Германию, начав с университета Лейпцига, где он изучал Канта: «Там я впервые вступил в отчаянную схватку с „Критикой чистого разума“, которую латинскому уму освоить безумно трудно»[13]; в следующем году он посещает Нюрнберг и один семестр учится в Берлине под руководством профессора Зиммеля, оказавшего определенное влияние на его мышление. Но наиболее значимым оказалась третья остановка — в Марбурге; здесь он учился под началом двух известных преподавателей, Германа Когена и Пауля Наторпа, ведущих представителей неокантианства. Марбург оказал глубокое влияние не только на интеллектуальное становление Ортеги, т. е. на его философскую и педагогическую подготовку, но и на его личность. В свете нашей темы — «Ортега как педагог» — особенно важно отметить влияние Наторпа. За время пребывания в разных европейских странах Ортега получил прекрасное философское образование; он был восхищен уровнем научного и технического развития, а также целеустремленностью и дисциплинированностью европейцев, в особенности, немцев. Его европеизм строится на критическом интересе, желании перенять то, что можно перенять, не отказываясь от испанской идентичности. По возвращении из Марбурга в 1908 году он получает должность профессора логики, психологии и этики в Высшей школе педагогики, а в 1910 занимает по конкурсу пост профессора метафизики в Центральном университете Мадрида.

Таковы основные обстоятельства, с которыми пришлось столкнуться Ортеге в своей жизни и под воздействием которых сформировались убеждения, разделяемые им на момент публикации своей первой работы по педагогике в 1910 году. Однако мысль Ортеги продолжала развиваться в ответ на меняющиеся обстоятельства; как он сам отмечал в 1932 году, возвращаясь к своим словам, сказанным в «Размышлениях о Кихоте» (1914): «Я есть я и мои обстоятельства. Эта фраза, появляющаяся в моей первой книге и сжато выражающая мою философскую мысль в последней, означает не только доктрину, которую разъясняют и которую выдвигают мои произведения, но и то, что мои работы являются действенным примером самой этой доктрины. Мои сочинения, по сути и по факту, обусловлены обстоятельствами»[14].

Истолкование собственной философии, данное Ортегой, не позволяет рассматривать ее как систему и уж тем более как систему закрытую. Мышление Ортеги, сфокусированное на проблеме Испании, находится в постоянном поиске решений, включающих как теоретические подходы, так и стратегии действия, из-за чего специалисты испытали некоторые трудности, пытаясь установить различные стадии его эволюции[15]. Эту эволюцию можно проследить по его педагогическим сочинениям. Более того, я считаю, что три работы являются подлинными репрезентациями каждой из ступеней его мысли. На них мы и сосредоточим наше внимание.

 

Идеалистическая педагогика

 

В Германии, в Марбурге, Ортега близко познакомился с неокантианством, которое представляло собой философию культуры, объективного порядка и ценностных сфер, т. е. критико-трансцендентальный рационализм, анализирующий продукты современной культуры, науки, искусства, права, этики, политики с целью выявления стоящих за ними принципов и критериев обоснованности.

Кроме того, неокантианство выступало активной философии педагогики, способной направить человека, преобразовать его согласно идеалу, который представляет собой ни что иное как кантовский идеал космополитической личности. Неокантианская концепция человека как культурного феномена предполагает, что настоящее индивидуальное развитие заключается в приближении человека к идеалу, в согласовании поведения со стандартом, который, в свою очередь, обладает универсальной значимостью. Биологическое, инстинктивное следует подчинить возвышенному, идеальному. Свобода — это не спонтанность, это не влечение, не каприз, а мышление и воспитание, иными словами, деятельное формирование индивида посредством универсальных ценностей.

Такая философия культуры и образования, побуждающая искать объективную, универсальную, общую истину, представлялась молодому Ортеге системой мышления, способной помочь решить проблему Испании. В Испании — в противоположность немецкой культуре — преобладающими силами были спонтанность, субъективность, партикуляризм и сектанство, которые привели к бесполезной трате энергии на внутренние конфликты, обособленные поступки и последовательное разрушение всего созданного другими, т. е. к той плачевной ситуации, в которой оказалась Испания. Знакомство с Европой и, в особенности, с немецким неокантианством, убедило Ортегу, что ключом к спасению Испании, ее историческому возрождению, является культурная реформа.

К этому периоду мышления Ортеги относится его первое высказывание об образовании. Речь идет о выступлении в Бильбао 12 марта 1910 года под названием «Социальная педагогика как политическая программа»[16].

Он начинает с описания серьезных недостатков ситуации в Испании, длящейся в течение трех последних веков. Ее максимальное выражение заключается в том факте, что Испания не является подлинной нацией. Ортега, в силу своей тогдашней неокантианской позиции, не видел в Испании нации потому, что она не существовала как сообщество, регулируемое объективными законами, имеющими рациональное основание; законами, которые принимаются всеми и которые выражают коллективные обязанности. Испания не была нацией, поскольку ее граждане не стремились к достижению объективных идеалов науки, искусства и этики, в которых человеческие сообщества достигают высот своего развития.

Напротив, Испания — страна индивидуализма, субъективизма, где культивируется одна особенность: каждый в отдельности делает лишь то, что ему хочется, не подчиняясь никакой иной норме, кроме своей свободной воли. Первый шаг в решении проблемы Испании — это признание отсутствия в испанской жизни культуры как коллективной реализации идеалов. Признать это не означает впасть в пессимизм, скорее, речь идет о правдивом диагнозе, четко показывающем разницу между тем, что есть, и тем, что должно быть. Хотя осознание реальной ситуации в Испании может причинить боль, вместе с тем оно заставит задуматься о том, какой должна быть испанская действительность, и подтолкнет нас к изменениям. Рассуждения Ортеги, несмотря на свою пылкость, вполне строги: Испания столкнулась с проблемой, которая заключается в отсутствии того, что в Европе называется культурой. Перед Испанией стоит задача обретения культуры европейским способом как это определяется неокантианством. Благодаря осознанию этой проблемной ситуации и детализации диагноза станет возможным увидеть идеальную цель, к которой следует стремиться и пути ее достижения. Такой целью было преобразование испанской действительности и предоставление доступа к культурным формам, преобладающим в остальной Европе.

Частью процесса такого культурного преобразования Ортега рассматривал образование. Он отмечает, что латинское слово eductio или educatio означает получение одной вещи из другой или улучшение какой-либо вещи. Не вдаваясь в терминологические подробности, он вводит понятие образования, которое имеет свои истоки в educatio и по сути сегодня принимается всеми. Под образованием он понимает совокупность человеческих действий, направленных на приближение реальности к идеалу.

Установив значение слова образование, Ортега выделяет две функции педагогики как науки об образовании: первая — объективное определение идеала, которого надо достичь, и вторая, главная, — выявление интеллектуальных, моральных и эстетических средств, которые помогут сделать этот идеал привлекательным для обучающегося.

Поскольку посредством образования мы должны изменить реального индивида, приблизив его к идеалу, то первоочередная задача заключается в решении того, что представляет собой идеал человека, достижение которого является целью образования и требует применения определенных методов? К этому вопросу и обратился Ортега в своем выступлении.

Человек, утверждает он, является не только биологическим организмом; биологический аспект — не более чем подтекст человеческого существования. Человек является человеком в той мере, в какой он стремится к идеалу, создавая ради этого математику, искусство, этику, право. Отличительная особенность человека —культура.

Далее Ортега утверждает, что подлинный человек не живет в изоляции от остальных. В каждом индивиде он выделяет эмпирическое Я с его капризами, любовью, ненавистью, влечениями, и Я, которое может воспринимать универсальную истину, универсальное благо и универсальную красоту. Другими словами, он различает эмпирическое Я и родовое Я, способное создавать культуру. Наука, этика, искусство и т. д. представляют собой специфически человеческие феномены, а участие в научной, моральной, художественной жизни сообщества делает индивида подлинным человеком. Идеалом человека, выступающим целью образования, является индивид, способный создавать культуру совместно с другими людьми.

Если таков идеал человека, тогда образование должно обращаться не к эмпирическому Я, из которого вырастает индивидуализм, а к родовому Я, которое чувствует, мыслит и желает согласно идеальным формам. Это значит, что образование должно быть процессом, посредством которого биологические, т. е. естественные импульсы человека подчиняются идеалам и начинают функционировать в соответствии с выводимыми из них стандартами.

На этом первом этапе Ортега, находясь под влиянием своих неокантианских учителей, в связке культура/жизнь явно отдает предпочтение культуре. Однако он уже обладает яркой интеллектуальной индивидуальностью и рядом социально-политических интересов, которые сложно совместить с формализмом марбургских учителей. Его взглядам присущи некоторые отличительные особенности, которые стоит отметить.

Первая — это наделение людей историческим измерением и специфическое понимание того, что значит быть социальным существом. Описывая социальную природу людей с целью показать, что в педагогическом взаимодействии учитель имеет дело с социальной материей, а не с индивидами, Ортега говорит: «Прошлое целиком кристаллизуется в настоящем; ничто существовавшее не исчезает; вены умерших пусты только потому, что их кровь наполняет теперь наши молодые вены»[17]. За этим художественным образом обнаруживается представление о человеке, согласно которому отличительные черты, сформировавшиеся с течением времени, воплощаются в отдельных индивидах, а не в «родовом» человечестве. Идея человека как существа, которое определяется конкретными событиями его жизни, затем была усилена и стала одним из лейтмотивов последующей антропологической мысли Ортеги.

Вторая отличительная особенность взглядов Ортеги заключается в той важности, которую он придавал производству культурных объектов. Я думаю, что можно говорить даже о пронизывающей все его работы одержимости праксисом. Особенно его интересовали процессы культурного конструирования как актуального, конкретного производства объектов. Для него культура — это труд, производство вещей для нужд человеческих существ, деятельность. «Говоря о бóльшей или меньшей культуре, мы подразумеваем бóльшую или меньшую способность производить вещи, работать. Предметы, продукты являются мерой, а ремесла — и знаком культуры»[18].

Таким образом, Ортега предлагал рассматривать образование как осуществляющееся ради работы и посредством работы, работы не индивидуальной, а совместной. Кроме того, с его точки зрения такая трактовка образования позволяет покончить с персонализмом, братоубийственными стычками и отсутствием кооперации между испанцами. По мнению одного автора[19], идея образования ради работы и посредством работы делает Ортегу сторонником активного обучения. Исходя из того, что основанием его мысли была проблема Испании, мы можем утверждать, что главной целью Ортеги было культурное преобразование общества, и педагогику он рассматривал как средство осуществления подобной социальной и культурной реконструкции. Если это и «политично», говорит он нам, то только в том смысле, что «политика для нас стала воспитанием общества, а проблема Испании — проблемой образования»[20].

Проанализированные взгляды Ортеги составляют философию образования, фокусирующуюся на культурном формировании индивида как члена социального целого. Политическое действие в конечном счете сводится к культурному действию, к воспитанию общества, поскольку человек, как культурное существо, реализуется целиком лишь в социальной жизни, в кооперации и коммуникации. Ортега в этот первый период полагал, что решением испанской проблемы является культурная реформа, осуществляемая через образование.

Придерживаясь этой позиции и питая убеждение в необходимости трансформации испанского общества, Ортега пришел к заключению, что спасти Испанию можно лишь задействовав ее собственную внутреннюю энергию и возможности, ее идиосинкразии и историческую реальность. Неокантианец Ортега придерживался представления о человека как производителе культуры, творце идеальных форм, как индивидуальной личности, работающей над созданием культуры, значимой для всего человечества. Однако постепенно Ортега осознает, что такого рода индивид является абстракцией и что рационализм — представляющий собой форму идеализма — забыл о реальном и конкретном человеке, живущем в реальной и конкретной ситуации. Необходимо снова обратить взор к этому человеку, чтобы обнаружить его в своей исконной реальности, а это требует преодоления узких рационалистических взглядов. Нужно выработать новый подход к пониманию человека, и знакомство Ортеги с феноменологией помогает ему на этом новом интеллектуальном пути. Начиная с 1911 года начинает расти неудовлетворенность Ортеги понятием человека как культурного существа. Разрыв с этим подходом очевиден уже в «Размышлениях о Кихоте», написанных в 1914 году.

 

Виталистская педагогика

 

Обратившись к самому человеку, к его конкретной реальности, Ортега увидел, что бытие человека являет собой акт жизни. Жизнь — первичная действительность, из которой нужно исходить, с которой нужно считаться. Это убеждение, удерживающее Ортегу от рассмотрения культуры как автономной и независимой сферы, постепенно станет одним из ключевых элементов его философии, о чем он сам напомнит нам позже: «Первое, что должна сделать философия, — определить что такое эта данность: „моя жизнь“, „наша жизнь“, жизнь каждого. Жизнь — это способ радикального бытия: любая другая вещь и способ бытия обнаруживаются мной в моей жизни, внутри нее, как ее деталь, они связаны»[21]. В схватке между жизнью и культурой последняя утрачивает лидирующее положение, которое она занимала в период увлечения Ортеги идеализмом, и осмысляется как проявление жизни. Культура теперь заключается в полноте жизни.

Если культура означает полноту жизни, тогда жизнь — понятая как жизнь стихийная — должна рассматриваться в качестве фундамента культуры. Двигаясь в этом направлении, Ортега пришел к интерпретации жизни как созидания. Этот поворот от идеализма к витализму, не связанный наглядно с философскими штудиями Ортеги, которые мы не будем здесь анализировать, стал, в сущности, результатом его размышления об испанской ситуации. Ортега, когда-то отстаивавший идею социально-политической реформы Испании, ее окультуривания на европейский лад, теперь осознает, что Испанию можно спасти только задействовав ее внутреннюю энергию. Всмотревшись в реальность собственной страны, он понял, что отличительными характеристиками жизни Испании являются ее непосредственность и стихийность.

На этом этапе развития своей мысли Ортега пишет эссе «Биология и педагогика»[22], в котором развивает свои взгляды на образование в контексте противоречивого отклика, вызванного законом об обязательном изучении «Дон Кихота» в начальной школе. Ортега высказывает следующее базовое допущение: целью образования является жизнь, но поскольку невозможно научить всему, нужно определить, чему образование должно уделять внимание в первую очередь. Телеологическое представление о действии, которое возникло на этапе идеализма и от которого Ортега никогда не отказывался, заставляет его задуматься о задаче образования. Если мы установили, что целью образования является жизнь, тогда что представляет собой жизнь, о которой должно позаботиться образование? Успех образования, по его мнению, зависит от нахождения правильного ответа на этот вопрос.

Ортега полагает, что жизнь, в своем самом глубоком смысле, — это стихийная, спонтанная жизнь, которую он называет natura naturans, в противоположность natura naturata. Это созидающая сила, биологический субстрат любых энергетических импульсов, побуждающих к действию. Жизнь должна быть главным предметом заботы начального образования; позже, на высших ступенях, следует обучать цивилизации и культуре, специализируя взрослый ум.

Ортега приводит множество аргументов в поддержку этого тезиса. Первый из них состоит в том, что в биологических организмах некоторые функции имеют большее значение для жизни, чем остальные. Эти базовые жизненные функции неспециализированы, немеханизированы и являются настоящими выразителями жизни. Отсутствие специализации позволяет им отвечать на самые разные ситуации; они могут иметь дело не только с одним специфическим типом ситуации, но с их бесконечно широким диапазоном.

Второй аргумент состоит в том, что эта примитивная, исконная жизнь есть истинный творец культуры. «Культура и цивилизация, наполняющие нас такой гордостью, являются созданием дикарей, а не воспитанного, цивилизованного человека»[23]. Наиболее плодотворным периодам в истории, говорит Ортега, предшествовал всплеск варварства. Если мы хотим иметь действенную культуру, которая будет источником реализации человеческих способностей, нам нужно сосредоточиться на изучении, анализе и взращивании этой первичной витальности, выброс которой породит новые культурные формы.

В этот момент на первый план выходит педагогика, поскольку представление Ортеги о натурализме — как он сам признается — далеко от идей Руссо. Педагогика должна изобретать приемы усиления этой жизни, а образование — лишь использовать их. Нельзя позволять детям развиваться согласно их собственным склонностям, то есть, по аналогии с природными процессами; воспитательные действия осознанны, рефлексивны и направлены на достижение цели, техническое содействие максимизации глубочайшего и наиболее животворного потенциала детей. Образование должно стремиться не к передаче культурных норм, а к приданию формы самой жизни, к стимуляции жизненных сил ребенка.

Каковы же те спонтанные качества, которые нужно стимулировать? Ортега перечисляет их: «Смелость и любопытство, любовь и ненависть, сообразительность, стремление к радости и победе, уверенность в себе и в мире, воображение, память»[24]. Эти качества подобны внутренним секрециям, которые активизируют организм в качестве единого целого: если одного из них нет, то организм неспособен работать. Для психики они являются тем же, чем гормон является для тела: базовой субстанцией, катализатором.

Ортега придерживается той точки зрения, что начальное образование должно быть направлено на укрепление жизненного здоровья, поскольку оно является сущностью здоровья в широком смысле слова: «Начальное обучение должно руководствоваться конечной целью производства наибольшего числа жизненно совершенных людей»[25], т. е. индивидов, чьи духовные импульсы изливаются потоком, наполненным энергией, не ведающей границ, словно эти импульсы сами себя насыщают; индивидов, чьи действия проистекают из богатства их внутреннего мира.

Однако Ортега не отстаивает, как может показаться, натуралистический примитивизм, о чем свидетельствует его критика Руссо, и не придерживается никакого антикультурного иррационализма. Просто он пересмотрел роль, которую прежде приписывал культуре: роль основы и цели человеческой жизни. Теперь он подчиняет культуру жизни, поскольку смысл состоит лишь в служении жизни: не жизнь для культуры, а культура для жизни. Баланс между жизнью и культурой склонился на сторону жизни, так как именно жизнь придает культуре ценность. Речь сейчас идет о том, чтобы установить подлинность культуры и переосмыслить ее, используя в качестве критерия подлинности жизнь.

Ортега не только дает великолепное описание двух базовых функций этой примитивной, сущностной жизни — желания и чувства, но и намечает предварительную модель их воспитания. Чтобы развивать жизненные импульсы детей, их надо окружить атмосферой отваги и благородства, трудолюбия и воодушевления. Ключевым аспектом такого подхода к образованию является знакомство ребенка не с фактами, а с мифами: миф, согласно Ортеге, пробуждает в нас движения, которые вызваны чувствами, питающими пульс жизни, поддерживающими наше желание жить и усиливающими жизнедейственность наших глубочайших биологических начал.

Другой момент, на который он обращает особое внимание, — это необходимость воспитывать детей не как взрослых, а как детей; не с точки зрения идеала, модели взрослого, а согласно модели детства. Ортега критикует нас за то, что мы судим о детях, исходя из своих взрослых стандартов, так как считаем самоочевидным, что они живут в той же самой среде, что и мы. Однако ребенок живет в собственной среде неутилитарных интересов, которые и надо развивать, потому что именно от их развития часто зависит главная жизненная ориентация его взрослого существования. «Песнь поэта и слово мудреца, честолюбие политика и подвиг воина всегда являются отзвуком неискоренимого ребенка, заключенного во взрослом»[26]. Предметы, которые имеют для детей жизненную ценность, которые занимают и беспокоят их, привлекают их внимание и пробуждают вожделения, страсти и импульсы, — это не только материальные объекты, а любые объекты желания. Независимо от того, материальны они или нет, детей эти предметы интересуют в той мере, в какой они желанны, поэтому их привлекают сказки и легенды, в которых реальность проясняется и превращается в среду, соответствующую их желаниям.

Изложенная точка зрения отличается от окончательной и зрелой позиции Ортеги, к которой он пришел в 1930-х годах, стремясь найти равновесие между жизнью и культурой. Вне институтов жизненная спонтанность вырождается в безответственный примитивизм, и наоборот, институты, лишенные жизненности, становятся в рутинными и инертными.

 

Педагогика зрелости

 

В статье «Одна особенность немецкой жизни»[27] Ортега говорит, что индивид обладает потенциальной способностью быть бесчисленным количеством личностей, но когда мы смотрим на реальных индивидов, то видим, что их действительные возможности ограничены конкретной культурной и социальной средой, в которой они живут и которая аккумулирует все сделанное до них другими. Культура и предметы культуры всегда появляются в результате индивидуальных действий, но, превращаясь в предметы, они деиндивидуализируются и обретают собственную жизнь. Поэтому возможности, фактически доступные индивиду, — это те возможности, которые предоставляют деиндивидуализированные институты, чуждые и принудительно навязанные индивиду. У этой принудительности есть два аспекта: с одной стороны, это стеснение, ограничение, с другой — она позволяет создавать новых индивидов.

Жизни, как и свободе, постоянно угрожает то, что делает ее возможной: культура. Вот почему жизнь должна восставать против культуры, не доверять ей, даже если культура является гарантом безопасности жизни. Она должна критиковать культуру и постоянно преодолевать ее, не приближая ее к природе, но создавая новые культурные конфигурации.

Ортега, читая открытые лекции в рамках своих университетских курсов, настаивал на том, что студенты должны начинать обучение с обнаружения себя в культуре; но, подобно творцам культуры, они должны стараться критически ее анализировать и смотреть, удовлетворяет ли их культура, выработанная к данному моменту, или же, напротив, они испытывают настоятельную потребность изменить ее. В этом, говорит он, состоит подлинная жизнь, жизнь на уровне культуры своего времени[28]. Мы можем утверждать, что отыскали истину, только тогда, когда мы нашли мысль, которая удовлетворяет испытываемой нами потребности. Если студент хочет изучать только то, что открыли другие, он будет в лучшем случае испытывать энтузиазм или наслаждение, поскольку обучение будет навязано ему как нечто искусственное. Эта потребность отличается от той, что движет создателями нового знания, поскольку оно является для них жизненной необходимостью. На основе этих рассуждений Ортега строит интересное определение преподавания: «Преподавание состоит в первую очередь и по сути в том, чтобы дать студентам почувствовать потребность в науке, а не учить их науке, в которой они не будут испытывать никакой нужды»[29].

Исходя из этого необходимо поощрять такого типа образовательные институты, которые будут приводиться в движение постоянной потребностью в отыскании ответов на жизненные вопросы студентов и базовыми ориентирами которых будут свобода, демократия и современность. Модель подобного образовательного института Ортега рисует в одном из своих самых известных сочинений, «Миссия университета»[30]. Он начинает книгу с постановки диагноза испанскому университету. Что есть университет сегодня? Его ответ таков: это центр высшего образования, где детей из обеспеченных — не рабочих — семей обучают интеллектуальным профессиям и где преподавателями владеет страсть к научным изысканиям и подготовке будущих исследователей.

Ортега критикует многое в таком университете: его элитизм, так как высшее образование получают не все, кто может и должен его получать; его исключительную ориентацию на исследование, поскольку в результате преподавание и изучение науки путается с открытием истины и демонстрацией ошибок; и в особенности, отказ от преподавания культуры, то есть от передачи ясных, строгих представлений о Вселенной, от позитивных заключений о природе вещей и мира. Другими словами, Ортега критикует университет за то, что тот не обучает своих студентов жить на уровне наиболее прогрессивных идей своего времени.

Какова миссия университета в наши дни? Ортега отвечает так: передавать культуру, обучать профессиям, проводить научные исследования и готовить новых исследователей. Такой формулировкой миссии университета Ортега вреде бы не добавляет ничего нового. Но если мы спросим, в каком порядке следует располагать эти функции, то разумность и точность его ответов даже сегодня способны поразить нас. Исходя из определения цели университета он устанавливает свой главный критерий: «Вместо утопического желания обучать тому, что нужно, следует обучать только тому, чему можно научить, т. е. тому, что можно понять»[31]. Педагогический подход Руссо, Песталоцци и Фробеля отличался новизной потому, что они говорили о необходимости отдавать приоритет не знанию или учителю, а учащемуся, в особенности, «среднему учащемуся».

Принцип, который должен регулировать университетское образование, говорит нам Ортега, — это «принцип экономии». Преподавание, или обучающая деятельность, никогда бы не стало настолько важным занятием или профессией, если бы в XVIII веке не были достигнуты значительные успехи в науке, технике и культуре. В настоящее время, чтобы жить уверенно и легко, нам нужно знать превеликое множество вещей, несмотря на то, что наша индивидуальная способность к обучению крайне ограничена. Педагогика как образовательная деятельность возникает в силу необходимости отбирать самое существенное для обучения и облегчать его.

Нужно ориентироваться на студента, на его способность учиться и на то, что нужно ему для жизни. Нужно ориентироваться на среднего студента и предоставлять ему только то, что обязательно и абсолютно необходимо; иными словами, надо научить студента тому, что требуется ему для жизни на высоте времени, и позаботиться, чтобы этот материал он мог легко и полностью усвоить. Отталкиваясь от этого, Ортега выдвигает следующие принципы: «Университет в первую очередь и прежде всего предполагает высшее образование, которое должен получить средний человек; прежде всего, из среднего человека следует сделать культурную личность, поместив его на уровень времени..; нужно сделать из среднего человека хорошего профессионала..; не существует убедительных доводов в пользу того, что средний человек испытывает потребность либо необходимость стать ученым»[32].

Принцип, на основании которого Ортега строит свою аргументацию, состоит в том, что университет должен обучать культуре. Под культурой Ортега понимает систему жизненных идей, которой обладает каждая эпоха: «Эти жизненные идеи или идеи, исходя из которых живут, являются не более чем перечнем наших реальных убеждений относительно мира и наших ближних, иерархии ценностей вещей и действий: какие из них более ценны, а какие менее»[33]. Человек не может жить, не реагируя на свою среду или мир, не приходя к некоторым выводам относительно себя и возможных способов своего поведения в этом мире. Именно данному ряду идей или выводов относительно Вселенной и людей должен учить университет.

В наше время содержание культуры обусловлено преимущественно наукой; культура заимствует в науке то, что жизненно необходимо для осмысления нашего существования, но есть целые области науки, которые выступают не культурой, а чистой научной техникой. Человек должен жить, и культура есть интерпретация этой жизни; жизнь, которая нужна людям, не может ждать, пока наука достоверным образом объяснит Вселенную; чтобы жить, нам крайне необходима культура как целостная, всеохватывающая и четко структурированная система представлений о Вселенной, и эта культура должна быть культурой нашего времени. Преподавание такой культуры в университете требует педагогов с синтезирующими и систематизирующими способностями.

Согласно Ортеге, первичная миссия университета заключается в следующем: «Во-первых, под университетом strictosensu следует понимать институт, в котором средний студент учится быть культурным человеком и компетентным профессионалом; во-вторых, университет не должен терпеть со своими обычаями никакого фарса. Иными словами, он должен добиваться от студента только того, чего в действительности от него можно требовать; в-третьих, он не должен позволять среднему студенту напрасно тратить часть своего времени, воображая, что он станет ученым. С этой целью научное исследование как таковое следует исключить из базовых университетских курсов; в-четвертых, культурные дисциплины и профессиональные занятия должны иметь педагогически выверенную форму (синтетическую, систематическую и целостную), а не ту, которую предпочитала сама наука: узкие проблемы, «клочки» науки, исследовательские опыты; в-пятых, преподавательский состав должен определяться не исследовательским рангом кандидата, а его синтезирующими способностями и педагогическим талантом; в-шестых, выведя качественный и количественный минимум такого образования, университет станет соразмерным в своих требованиях со студентом»[34].

Ортега понимал, и заявлял об этом открыто, что его мнение о научном исследовании и подготовке исследователей может восприниматься отрицательно. Но он не мог согласиться с фарсом включения научного исследования и обучения ему в базовые университетские курсы. Он вполне ясно выражает свою позицию, говоря, что «университет отличен, но не отделим от науки. Я бы сказал так: университет — это в том числе наука»[35]. Наука является основой существования университета, без которой он не может жить, поскольку наука — это душа университета. Но будучи связанным с наукой, университет в то же время нуждается в контакте с общественной жизнью, с исторической реальностью, с настоящим. Университет должен интересоваться происходящим вокруг и принимать участие в текущих событиях именно как университет, предлагая собственный культурный, профессиональный и научный взгляд на главные темы дня. Лишь тогда, заключает Ортега, университет снова станет тем, чем он был в свои лучшие годы: основной движущей силой европейской истории.

В начале 1936 года проблема Испании, так беспокоившая Ортегу, трагически вылилась в Гражданскую войну. Он отправляется в добровольную ссылку в Южную Америку и Европу. Следующие девятнадцать лет, вплоть до самой его смерти, некоторые исследователи рассматривают как отдельный биографический период. Правомерно это или нет, но нельзя отрицать, что его исходные политические убеждения претерпели изменение под влиянием новых «обстоятельств». В этот период философский гений Ортеги породил такие выдающиеся произведения как «Идеи и верования» (1940), «Исторический разум, ч. 1» (1940), «Исторический разум, ч. 2» (1944), «Идея начала у Лейбница» (1947), «Человек и люди» (1949) и др. За все эти годы он написал только одну работу по образованию — «Заметки об образовании будущего» (1953), — представляющую собой материалы к докладу, который он сделал в Лондоне на встрече, организованной Фондом содействия прогрессу в образовании. Она, на мой взгляд, не вносит ничего существенно нового в его размышления об образовании.

Хотя педагогические сочинения Ортеги составляют лишь один — хотя, как мне кажется, важный — аспект его философского мышления, они не представляют собой систематического изложения его взглядов, поскольку это не в характере нашего автора. Несмотря на то, что мы рассмотрели не все его работы, касающиеся образования, я уверен, что мы проанализировали три наиболее важные из них.

 

Значение Ортеги как педагога

 

У педагогического мышления Ортеги четко выделяется два основных мотива. Первым из них, ставшим целью всей его работы, была трансформация социокультурной ситуации в Испании. Так называемый «испанский вопрос» все время привлекал внимание Ортеги, подвигая его на различного рода поступки: вступление в Лигу политического образования и Ассоциацию на службе Республике, постоянное участие в общественных делах посредством выступлений и газетных статей, депутатская деятельность в Парламенте и т. д. Второй мотив, тесно связанный с первым, состоял в том, что Ортега видел своим призванием роль реформатора, создателя нового общества и нового испанца. Считая себя — и по-моему справедливо — философом, он исполнял свою миссию, в основном выдвигая идеи, которые могли бы стать стимулом к такого рода преобразованиям.

Педагогическое влияния Ортеги было очень широким[36]. В академической сфере испанской философии он стал одной из наиболее влиятельных фигур своих дней. Вокруг него, под воздействием его философии и личности, сформировалась так называемая Мадридская школа. Такие знаменитые люди как Мануэль Гарсия Моренте, Ксавьер Зубири и Хосе Гаос вместе с Ортегой преподавали философию в университете Мадрида. Любой, кто знаком с испанской культурой, поймет значимость этих имен. Если же мы добавим в этот список имена Луиса Рекасенса, Марии Самбрано, Хоакина Ксирау и Хулиана Мариаса, которые в той или иной мере были связаны с Мадридской школой, то станет ясно, что Ортега, признаваемый ими как их неоспоримый учитель, занимает совершенно особое место в испанской философии XX века.

Влияние Ортеги не ограничивалось только студентами и преподавателями, которые — во время философского расцвета Мадридской школы — считали его своим учителем. Ортега повлиял и на другие центральные фигуры испанской философии и культуры — в том числе на Хосе Луиса Арангурена и Педро Лаина Энтральго, — вышедшие на сцену после Гражданской войны, что ясно свидетельствует о принадлежности его философии культурной традиции Испании.

Говоря о роли Ортеги как педагога, особо стоит отметить влияние, оказанное им на Лоренсо Лузурьягу, который познакомился с Ортегой в 1908 году, когда тот начал преподавать в Высшей педагогической школе. Из того, что нам известно, можно заключить, что отдел педагогических исследований Центрального университета Мадрида был организован в 1932 году по инициативе Ортеги[37]. Следует также упомянуть еще одного ученика Ортеги, Хоакина Ксирау, который работал в Каталонии и активно участвовал в реализации программ образовательных реформ, направленных на развитие педагогики как научной дисциплины. Ученица Ортеги Мария де Маэсту отправилась вслед за учителем в Марбург и изучала социальную педагогику у Наторпа. Она объехала всю Европу, знакомясь с «новыми школами», и позже на основе полученного опыта разработала проект реформы методов обучения в Испании.

За стенами университета Ортега создал множество, как их называл Лузурьяга[38], «фондов», стремясь расширить свое влияние на испанское общество посредством новых идей. Одним из таких фондов был журнал «Revista de Occidente», появление которого можно рассматривать как кульминацию непрерывного процесса проб и ошибок. Предшествующий опыт культурной и политической деятельности привел Ортегу к осмыслению «Revista de Occidente» в качестве платформы для культурной трансформации Испании. Он основал этот журнал и одноименное издательство с целью вырастить генерацию читателей с близким к его собственному пониманием культуры и в конечном итоге создать культурную атмосферу, в которой бы читались и обсуждались его собственные произведения.

Наконец, мне хотелось бы упомянуть о педагогическом влиянии Ортеги в странах Южной Америки (Аргентине, Чили и Уругвае), где он нашел единомышленников, разделяющих его жизненные ценности и взгляды, и где его влияние еще больше укрепилось после того, как некоторые члены Мадридской школы были вынуждены эмигрировать туда с началом в Испании Гражданской войны. Однако наибольший след Ортега оставил в Пуэрто-Рико, в университете которого на практике применялся ряд идей, изложенных в произведении «Миссия университета», и где в качестве учебников использовались многие его произведения.