Очерк 1.  СТРУКТУРА ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ.

 

1. Понятие о психологической реальности (реальности психического)

 

Понятие «психологическая реальность» имеет для данной работы фундаментальное значение.  Вводя его мы подчеркиваем ту методологическую ориентацию, в которой она определяет себя и которая делает все приводимые ниже высказывания не только более открытыми для критики, но и снимает с автора часть ответственности за неминуемую их абсолютизацию.  В данном случае речь идет о феноменологической ориентации, требующей рассматривать все явления воспринимаемого мира в качестве данностей (фактов) сознания, а не объективных, то есть независящих от воспринимающего сознания реальностей.  В этом плане индивид реагирует не на «действительное» положение вещей, а на то, какое положение вещей ему представляется действительным.

Это значит, что в фокус нашего внимания попадают процессы и факты индивидуального и группового сознания в качестве особых психологических конструкций, а также зависимые от этих конструкций содержания.  Сущность данной позиции, как нам представляется, достаточно удачно выразил Х. Ортега-и-Гассет в работе «О феноменологии».  Вчитаемся в написанное им. 

 

«Умирает человек.  У его постели жена, два друга, газетчик, которого к этому смертному одру привел долг службы, и художник, который оказался здесь случайно.  Одно и то же событие  – агония человека  – для каждого из этих людей видится со своей точки зрения.  И эти точки зрения столь различны, что едва ли у них есть что-нибудь общее.  Разница между тем, как воспринимает происходящее убитая горем женщина и художник, беспристрастно наблюдающий эту сцену такова, что они, можно сказать, существуют при двух совершенно различных событиях» (5,237).

 

Несколько смягчая различительный пафос испанского философа мы можем сказать, что все же некоторый общий сегмент восприятия у всех участников взаимодействия есть.  При всей разности интерпретаций никому из них не придет в голову воспринимать происходящее как светский раут или отдых на тропическом пляже.  В разделяемом нами подходе такой общий сегмент принято называть «зоной релевантности» (А. Шюц).  Зоны релевантности имеют интерсубъективный характер и представляют собой продукт солидарности актуального социума.  Нечто принято считать тем-то и тем-то.  Наличие зон релевантности обеспечивает согласованное человеческое действие, во многом лишая его уникальности.  Вместе с тем, каждый взаимодейстующий воспринимает и переживает ситуацию как неповторимую.  Более подробно поднятая тема будет развита во втором параграфе.  Здесь же лишь отметим, что описанную Ортегой-и-Гассетом ситуацию точнее будет квалифицировать не как разность событий, а как несовпадение интерпретаций разностатусных субъектов взаимодействия.

В то же время фактичность смерти человека, причастность к ней составляет бытийственную основу ситуации, то, что все коммуниканты воспринимают в качестве действительного положения вещей, как достоверность или реальность.  Это значит, что реальностью для нас является все, в существовании чего мы не сомневаемся.  Реальностью психического в рассматриваемом случае выступают переживания и чувства участников события, акты взаимовосприятия и самовосприятия, общая атмосфера присутствия, именуемая в социально-психологических трактатах «психологическим климатом».  Очевидно, что каждый из действующих лиц осознает в той или иной степени как собственные переживания, так и чувства партнеров по взаимодействию.  Их наличие обладает для них статусом фактичности.  В тоже время можно утверждать, что восприятия присутствующих контекстно определяются отношениями релевантности, тем, что консенсуально.

Такая трактовка реальности не позволяет рассматривать содержание человеческих отношений в упрощенной дихотомии «объективное — субъективное».  Учитывая введенный выше смысл зон релевантности, мы должны говорить о сложной природе человеческих явлений — объективированной субъективности, процессах объективации и даже онтологизации (придания явлениям бытийного (не деятельностного) статуса, а также о деонтологизации и в некоторых случаях и дереализации (исчезновения реальности).  Одновременно видимо следует согласиться с тем мнением, что многие продукты человеческой активности могут восприниматься сознанием как независящие от него, т. е.  объективные.  В отдельных случаях продуктам человеческого мышления и деятельности приписывается статус природных объектов, вещей.

Обыденная семантика «реальности» строится на оппозиции «иллюзии», «вымыслу», «нереальному».  Так атеистически ориентированное сознание признает иллюзорной божественную реальность, считает ее искаженным отражением в сознании человека внешних сил, действующих на него в повседневной жизни и противопоставляет ей реальность материального мира в качестве первичного субстрата отражения.  Вторичность сознания по отношению к бытию — тот исходный постулат, тот фундамент, на котором возводится величественное здание материализма. 

Между тем, сталкиваясь с верующими людьми, мы легко обнаруживаем то обстоятельство, что реальность Бога выступает для них столь же достоверной (если не большей), как для атеиста ее отсутствие.  Именно она определяет тот смысловой и нормативный универсум, из которого верующие индивиды черпают различные, в том числе и психологические качества.

Приведенные нами точки зрения на реальность Бога свидетельствуют не только о том, что одни и те же предметы люди способны наделять взаимоисключающими значениями реального, но и то, что само реальное может быть разного качества, например, сверхчувственной.  В одних случаях реальность предметов верифицируется чувственно-эмпирически, в других, ее наличие неверифицируемо вообще, а она сама выступает исходным условием любых и всяких верификаций.  Многие из собственных психических состояний человек способен опытно фиксировать: посредством их переживания и рефлексивного отношения.  О некоторых он может судить косвенно, отражаясь в реакциях других людей.  Благодаря Фрейду мы знаем сегодня о том, что значительное содержание нашей психической жизни ускользает от самонаблюдения или иновыражается.  Что же касается внутреннего мира других людей, то наличие зон релевантности позволяет нам делать вывод об их состояниях аналогически, воспроизведя подобные ситуации в собственном опыте.  Причем это касается даже тех явлений, которые мы исследуем «объективно».  Выделенные тем или иным методом психологические структуры становятся для нас реальными.

В тоже время с реальностью человек может находиться в разных отношениях, одно из которых рефлексивно-аналитическое.  Атеист, разоблачающий божественную реальность, берет ее в качестве предмета своего творческого усилия, при этом собственная реальность — реальность пребывания воспринимается им как само-собой-разумеющееся или как базовое условие существования рефлексивного акта.  Это не значит, разумеется, что реальность пребывания не может стать предметом внимания, однако условия такого отношения всегда экзистенциально ограничены.  Чаще всего реальность пребывания наделяется ее субъектом статусом подлинности, что находит свое выражение в речевых формулах типа «на самом деле».  Невозможность человека определиться в том, что есть «на самом деле» свидетельствует о его дезориентации, а в некоторых случаях и о дереализации.  Последнее часто представляет область компетенции психиатрии.

Из сказанного выше следует, что субстрат реальности связан с тем, что иногда называют «диспозиционными детерминантами поведения»: установками сознания, когнитивной сложностью внутреннего мира, актуально сложившимися ментальными доминантами.  Швейцарский психолог Жан Пиаже вообще считал, что представление о реальности конструируется интеллектом (3,156).  В этом отношении может быть приведен целый ряд самых разнообразных аргументов.  Так эстетически развитый человек будет воспринимать классическое музыкальное произведение иначе, чем потребитель шлягеров, а либерально ориентированный в сексуальном отношении индивид совершенно иначе оценит фривольный сюжет романа, чем пуританин.  К слову сказать, и психологическая регуляция их поведения будет развертываться по разным моделям.  Ниже мы проиллюстрируем данный тезис. 

В тоже время мы настаиваем на том, что реальность нельзя рассматривать только как диспозиционную переменную, а скорее как результирующую.  Являясь интерсубъективной организованностью (имея социальную природу) реальность точнее рассматривать как атрибуцию индивида.  Входящий в человеческий мир субъект долговременным и социально приемлемым способом присваивает ее, а, будучи усвоенной, реальность воспринимается как имманенция индивида.  Процесс усвоения структур реальности в гуманитарных сочинениях часто называют «социализацией».  При этом важно учитывать, что социализация имеет дело как с интерпретацией субъективных психологических структур, полученных индивидом эмпирическим путем, в социально приемлемых значениях, так и с трансляцией трансцендентного опыта, который индивид усваивает посредством подражания (традиции) или направленного обучения.

Рассмотрим в качестве примера опыт построения маленьким человеком психологической реальности другого человека.  Из многочисленных жизненных наблюдений мы знаем о том, что до определенного возраста ребенок не ориентирован на мотивацию другого как на фактор своего взаимодействия с ним.  То есть реальности мотива для него просто не существует.  Исследования Ж. Пиаже «нравственного реализма» малышей блестящее тому подтверждение.

В серии экспериментов «кто более виновен» Пиаже обнаружил, что при оценке поступка другого ребенка испытуемый склонен не учитывать внутреннее намерение актора, а квалифицировать действие по его формальному эффекту.  По мнению респондента Пиаже ребенок, нарушивший запрет матери и разбивший одну чашку, менее виновен, чем тот, который разбил несколько чашек желая помочь родителем.  Его и следует более сурово наказать.  Лишь по мере взросления и интеллектуального созревания индивид становится способным абстрагировать психологическую реальность мотива другого.  В тоже время, если представить себе фантастическое общество, в котором психологическая реальность выступает объектом социальной репрессии, то можно с большой степенью уверенности пролонгировать моральный реализм и во взрослую жизнь человека.

Как пишет в этой связи известный феноменолог А. Шюц, «мир существовал до нашего рождения, переживался и интерпретировался нашими предшественниками как мир организованный.  Перед нами он предстает в нашем собственном переживании и интерпретации.  Но любая интерпретация мира основана на предыдущем знакомстве с ним — нашем лично или передаваемом нам родителями и учителями.  Этот опыт в форме «наличного знания» (knowledgeathand) выступает как схема, с которой мы соотносим все наши восприятия и переживания»(11,129).

 

Эта схема содержит в себе и набор индексов психического.  В относительно гомогенной культуре индивиды однозначно интерпретируют собственные состояния и состояния других, прибегая для этого к важнейшему интерсубъективному предмету—языку.  Интерпретацию в данном случае мы предлагаем понимать не только как высказывание, содержащее то или иное понимание, но и как само понимание и связанное с ним поведение, включая и механизм психорегуляции о чем уже говорилось выше.  Обратимся к обещанной иллюстрации.  Известный в прошлом советский, а ныне американский психолог Владимир Лефевр обнаружил в повседневном сознании современников конфликтующие структуры, которые привели исследователя к выводу о наличии в человеческой культуре двух альтернативных этических систем.  В. Лефевр показывает их на примере продавщицы, которой нагрубил покупатель. 

 

«Продавщица американского магазина, – пишет он, – перестанет себя уважать, если накричит на покупателя, даже если он агрессивен, если он очевидно неправ.  И это не потому, что ей грозят неприятности, что она лишится работы; просто она воспитана так, что разрушит свой образ себя, если сорвется и закричит.  Для нее жертвенное поведение будет реализовываться в сдержанности, улыбке, вежливости.  Если покупатель совсем «разойдется», она его деперсонализирует, т. е.  отнесется к нему как медсестра в психиатрической лечебнице, начнет его профессионально жалеть, думать о том, какими средствами его успокоить.  Американская продавщица не позволит себе быть агрессивной, потому что это ведет к падению статуса своего образа.  Та же самая — в функциональном смысле слова — продавщица в Советском Союзе будет вести себя совершенно иначе.  Она будет ритуально агрессивна, потому что ее жертва заключается в том, что она идет на конфронтацию.  Возможно, ей и не хочется конфликтовать с данным человеком, но она будет чувствовать себя глубоко уязвленной, если отступит без боя.  Если ее сдерживать, можно нанести ей серьезный психологический ущерб» (2,57).

 

Приведенный выше пример достаточно хорошо показывает глубокую укорененность социальных шаблонов реальности во внутреннем мире человека, укорененность до такой степени, что мы вправе сказать, что это и есть его внутренний мир, его сознание.  Конечно, можно обнаружить много случаев нетипического поведения «продавщиц», например, когда оппонентом советской защитницы чести выступит ее начальник или кодекс вежливости будет включен в круг условий оплаты труда.  Однако неминуемая в этом случае «домашняя разрядка» неумолимо засвидетельствует действие социального шаблона.

Шаблонность, типичность означает, прежде всего, социально-психологический статус рассматриваемого феномена психологической реальности.  Причем проблемы реальности пребывания у человека, находящегося в гомогенной культурной среде, как правило, не возникает.  Получая интерсубъективное подтверждение в виде сходных реакции партнеров по общежитию, индивид воспринимает мир как само-собой-разумеющийся, непроблематичный.  Трудности у него начинаются тогда, когда «его» дефиниция реальности начинает расходиться с «на самом деле» других людей.  В некоторых случаях в дело вступает психотерапия (психиатрия) и ликвидирует возникающую аномалию.

Разделяемую всеми трактовку реальности принято называть «базовой».  Таковой для человека античного мира можно считать реальность мифа, а для средневекового — Бога.  Последнее интересно описывает П. Сорокин в работе «Социокультурная динамика», выделяя Бога в качестве системообразующего принципа европейской средневековой цивилизации: «Все важные разделы средневековой культуры выражали этот фундаментальный принцип или ценность, как он формулируется в христианском Credo.

Архитектура и скульптура средних веков были «Библией в камне».  Литература также была насквозь пронизана религией и христианской верой.  Живопись выражала те же библейские темы и линии в цвете.  Музыка почти исключительно носила религиозный характер.  Философия была почти идентична религии и теологии и концентрировалась вокруг той же основной ценности или принципа, каким являлся Бог.  Наука была всего лишь прислужницей христианской религии.  Этика и право представляли собой только дальнейшую разработку абсолютных заповедей христианства.  Политическая организация в ее духовной и светской сферах была преимущественно теократической и базировалась на Боге и религии.  Семья, как священный религиозный союз выражала все ту же фундаментальную ценность.  Даже организация экономики контролировалась религией, налагавшей запреты на многие формы экономических отношений, которые могли бы оказаться уместными и прибыльными, поощряя в то же время другие формы экономической деятельности, нецелесообразные с утилитарной точки зрения.  Господствующие нравы и обычаи, образ жизни, мышления подчеркивали свое единство с Богом как единственную и высшую цель, а также свое отрицательное или безразличное отношение к чувственному миру, его богатству, радостям и ценностям» (10,430).

 

Мы позволили себе столь длительное цитирование с одной лишь целью — вызвать у читателя образ основательности культурного фундирования психологической реальности человека.  Ее поддержание связано не только с актуальной коммуникацией современников, но и с основательной культурно-символической организацией, на которую актуальная коммуникация опирается и в которой обретает свои основные интенции.  Не трудно представить себе весь трагизм существования индивида вступающего в конфликт с общепринятым мнением.  Но, даже отрицая базовость общепринятой реальности, этот индивид в ней находит опору для своего нонконформизма.

Базовая реальность выступает для индивида исходной координатной схемой, благодаря которой только и возможна ориентация в мире.  Вместе с тем, как отмечает В. М. Розин, «каждый человек знает много реальностей, точнее живет в них: это реальность игры, искусства, познания, общения, сновидений и др.  Каждая реальность задает сознанию определенный мир и отделена от других реальностей рамками условности; логика и события, действующие в одной реальности, не выполняются в других.  Несколько упрощая дело, можно сказать, что одна реальность отличается от другой характером событий, порядком и логикой вещей и отношений.  Во всякой реальности события, переживаемые в ней, воспринимаются как непреднамеренные. 

Если реальность овладевает сознанием человека (или он входит в реальность), то, возникает устойчивый мир, в котором происходят вполне определенные события.  Возникнув, реальность навязывает сознанию определенный круг значений и смыслов, заставляет переживать определенные состояния» (9,242).

 

В тоже время человек, как правило, осознает условность всех реальностей кроме базовой.  Лишь она одна безусловна.  Даже переживая достаточно глубоко содержание сновидения, мы все же отдаем себе отчет в том, что все происходит не наяву и даже индивиды, глубоко верящие в мистическую связь сновидений и действительности, фиксируют нетождественность этих миров.  Вместе с тем, структурирование реальности можно считать важнейшим культурным завоеванием людей, особенно если вспомнить хрестоматийный пример о неразличении архаичным человеком плана сновидения и бодрствования.  Способность нашего современника ориентироваться в структуре общепринятой реальности положена в качестве исходного критерия при диагностировании психологической нормы.  Индивид, заявляющий о том, что он только что беседовал со своим покойным дедушкой, явно проблематичен с психиатрической точки зрения в цивилизованном мире.

В структуру реальности в качестве ее функции и системообразующего начала вписан образ человеческого Я.  Вот почему изменения в структуре базовой реальности или смена одной базовой реальности на другую вызывают кризисные явления в самоопределении индивида.  Кризису идентичности посвящена в современном гуманитарном знании значительная литература (1; 4; 6; 10).  Однако, к сожалению, большая часть известных нам психологических работ склонно рассматривать кризис идентичности исключительно в диспозиционных характеристиках, в то время как в современных динамических условиях все большее значение начинают приобретать социокультурные детерминанты идентичности, изменение которых ведет к глубинным изменениям в человеческой личности.

Синдромом личностных проблем современного человека является как нам представляется деструкция понимания или дезориентация.  Понимание, как известно, связано в значительной степени с построением образа целого.  Целое может быть рассмотрено как та структура реальности пребывания, которую «избрали» для себя в качестве базовой и релевантной взаимодействующие индивиды и группы.  Всякий согласованный ответ на вопрос о том, ЧТО происходит? и ЧТО делать? становится в ситуации кризиса проблематичным.

 

«Когда это не удавалось различить, – читаем у В. М. Розина, –  нормального человека от душевнобольного, понять чем отличается предсказание погоды от астрологического прогноза (ведь на наших экранах они часто идут друг за другом), нащупать критерии, отличающие верующего от эзотерика, эзотерика от сумасшедшего, а их всех, например, от обычного человека со странностями или от художника, который тоже живет в символических реальностях и достаточно всерьез.

Или еще один пример: проблема личного спасения.  Сегодня нас призывают спасаться, но в лоне разных конфессий или даже мироощущений.  Но почему, спрашивается, нужно верить православной церкви и не верить восточным учениям, верить протестантизму и не верить, например, «Белому братству».  Проблема в том, что каждый человек говорит о спасении и подлинной реальности, но понимает их по-своему.  Для одних это Бог, для других Нирвана, для третьих планеты, определяющие нашу судьбу; одни ориентируются на церковь, другие на эзотерические общества или общение с тайными силами» (8,26-27).

 

Деструкция в системе базовой реальности делает проблематичной и индивидуальную реальность психического.  Как, например, квалифицировать индивиду свой гнев, если согласно одним неписанным правилам он должен его непременно репрессировать, а согласно другим непременно выражать.  Причем каждое из этих требований может быть концептуально фундировано и опирается на такие инстанции, что осуществление выбора часто оказывается противопоставлением авторитету, для чего индивид не имеет ни времени, ни средств.  Такого рода ситуации потенциально конфликтны и разрушительны для человека.

Выход индивид как правило находит в очевидностях собственного здравого смысла.  Однако именно здесь его подстерегает огромное количество опасностей.  Дело в том, что основным источником здравого смысла выступает эмпирический опыт, т. е.  опыт чувственного познания и соответствующего мышления.  В ситуации, символической избыточности, когда данности нашей реальности в значительной степени формируются средствами массовой информации, апелляция к опыту, полученному эмпирически, ведет к еще большей дезориентации индивида, поскольку радикальная редукция к феномену оказывается в ряде случаев попросту невозможной.  За феномен же берутся кем-то сконструированные интерпретации.  Наши восприятия и самовоспрятия оказываются заложниками социокультурных процессов, вне анализа динамики которых любые суждения о психологической реальности оказывается частичным.  Причем в анализе мы все чаще обнаруживаем их иррациональный характер.

Успех гелеоцентрической картины мира Н. Коперника был бы проблематичен без рождавшейся в то время веры общества в авторитет науки, поскольку весь чувственный опыт убеждал человека в обратном, в справедливости геоцентрического мировоззрения.

Абсолютизация науки имела огромное значение для становления интерпретаций реальности психического.  Психологическая наука присвоила себе право определения статуса психической реальности «на самом деле».  Причем в некоторых случаях возникали попытки генерализации психологических усмотрений на области традиционно далекие от научного метода.  Речь идет о триумфе Зигмунда Фрейда.  Приведем в этой связи удачную характеристику вклада Фрейда в мировую культуру слеланную Л. Радзиховским.

 

«Прежде всего Фрейд, Фрейд, именно Фрейд переместил психологическую науку с малозаметной периферии в центр, в самое ядро человеческой культуры.  Психоанализ вошел в глубинное основание, в единый ствол, в корень, в «генофонд» всей гуманитарной культуры.  Если бы не было ассоцианизма или бихевиоризма, гештальтизма или когнитивной психологии, то искусство ХХ века и повседневная жизнь людей изменились бы очень мало или вообще не изменились.  Без психоанализа представить себе литературу, кино, живопись, философию, просто обыденную человеческую жизнь в Европе и Америке попросту невозможно.  Люди, которые не читали ни единой строчки Фрейда, тем не менее знают его.  Дело не только в узнавании этого имени сотнями миллионов людей.  Гораздо важнее, что какие-то представления, которых до психоанализа попросту не было, теперь так или иначе входят в осознаваемый или неосознаваемый духовный опыт этих людей, в то, что называется их культурным багажом.  Психоанализ «железно» вошел в коллективное бессознательное (или надсознательное) человечества, в ноосферу.  Не только больше ни один из психологов не играет подобной стержневой роли в общей системе культуры, но и вообще ни один из ученых гуманитариев нашего столетия.  Можно сказать, что в общественном сознании вся психологическая наука, без различия направлений, существует в огромной степени на проценты с морального капитала, заработанного психоанализом» (7,102).

 

Однако сегодня сама психологическая наука в еще большей степени чем прежде неоднородна.  Существующие и вновь возникающие в ней направления предлагают сообществу настолько различные конкурирующие трактовки психического, что рассчитывать на былой тотальный успех Фрейда она вряд ли может.  В деле тотальной дефиниции человеческой реальности в языке психологии «ария» Фрейда была не только самой виртуозной, но и скорее всего последней. 

 

Используемая и рекомендуемая литература.

1.*    Ионин Л. Г.  Социология культуры. – Логос, 1998.  – 278 с.

2.      «Непостижимая» эффективность математики в исследованиях человеческой рефлексии// Вопросы философии,1990,№ 7. -С. 51-58.

3.           Обухова Л. Ф.  Детская психология: теории, факты, проблемы. — Тривола,1995. – 360 с.

4.*    Ортега-и-Гассет Х.  «Вокруг Галилея (схема кризисов). / В кн. Избранные труды.  – М:.  Издательство «Весь Мир», 1997.  – С. 233-403.

5.      Ортега-Гассет Х.  Немного феноменологии// В кн.  Самосознание европейской культуры ХХ века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе.  – М. : Политиздат, 1991.  – С. 237-240.

6.*    Полонников А.  А.  Кризис личностно-определенной формы бытия человека в современной социокультурной ситуации.  // Адукацыя i выхаванне,1997,  N 7.   – С. 73-81.

7.      Радзиховский Л. А.  Теория Фрейда: смена установки// Вопросы психологии, 1988, №6.   – С. 100-105.

8.*    Розин В. М.  Кризис личности как отражение кризиса культуры.  // Мир психологии и психология в мире, 1994,  N 0,  с. 26  – 32.

9.      Розин В. М.  Психология: теория и практика: учебное пособие для высшей школы. -М:. Издательский Дом «Форум», 1997. -296 с.

10.* Сорокин П.  Социокультурная динамика // В кн.  Человек.  Цивилизация.  Общество. — М. : Политиздат, 1992.   – С.  425  – 504.

11.* Шюц А.  Структура повседневного мышления.  //Социологические исследования, 1988.  N 12  – С. 129-137.

__________________

* Здесь и далее – работы, рекомендованные студентам для самостоятельного чтения.